ZaСолнцем) мое творчество

​

Решила свои тексты, выложенные на Лотосе и иже с ним перенести сюда. Пусть будут.



Признание в любви

Можно, я влезу Вам под кожу? Вольюсь в поток тёплой крови, что так яростно увлечённо гонит по венам необъятное сердце. Посмотрю на этот мир из глаз, нежно-игривых и холодно-яростных, что приводят в трепет существо моё. Пригреюсь в эпицентре разгулявшейся бури, наблюдая, как сносит всё она, разрушая, переворачивая с ног на голову, сминая по своему желанию, проистекающему из горечи и воли неудовлетворённой души. Я буду жить за ней, горячей и лёгкой, великодушной ко всему мелкому, беспомощному, пугливому и стыдящемуся этого, потому что не прикрыть, не спрятать от Вас ничего за потоком слов и запутанным узором на чёрствой маске, пахнущей кожей.

Я говорю: «Я». Но здесь вернее будет сказать: «Мы».

Нас много таких будет ласкаться в лучах Вашего солнца. Мы будем виться чудесными узорами, музыкой своего беспрестанного движения гармонично дополняя Ваш божественный образ, отражая его сияние дешёвыми блёстками на своих шкурах, рассыпая свет, преломлённый и искажённый, другим, таким же, как мы, чтобы вновь отражаясь, придуманный нами лик становился живее и богаче, переполняя восторгом всех, кто увидит Вас в нас. Мы разнесём своё представление о солнце по всему свету, попытаемся воспроизвести тепло, которым Вы одарили нас, и бережно сохраним воспоминания о той великой и чистой любви, которая коснулась мимолётно, непостижимая и глубокая, как последнее дно проклятого озера, в тщетных поисках которого умирают. Множество пар глаз сейчас отвернутся в смущении. Пойти на смерть, ради того только, чтобы познать и донести до остальных тень Вашей любви – разве не глупо?

Но, постойте, подождите, ведь я так и не услышала ответ на свой вопрос: «Можно»? Можно скрутиться с Вами в единый жгут, вернуться в дом, к которому так давно стремилась, не делая ничего, чтобы приблизить своё возвращение, лишь бесконечно терзаясь собственной слабостью и печалью смирения, светлой и ласковой, как руки, вырастившие меня, покрытые пигментными пятнами и сморщенные жизнью. А, знаете, я, наверное, просто не понимаю, почему нельзя. Для того, чтобы осознать это, нужно стать частью Вас. Или такой же, а, может, даже и лучше. Разве не таковым было изначальное желание, что дало всем нам сделать первый вдох в «здесь»? Но мы остаёмся самими собой, неизменными, ожидая положенного часа в «там». Он дарован милостью каждому, так к чему прилагать силы, которых нет. Ведь рано или поздно, мы, так или иначе, вернёмся домой, долгожданными или незваными, но, всё-равно, родными, а потому имеющими возможность отсудить часть той квартиры, в которой по рождению прописаны, таковы уж наши законы.

Так, что же, рискнёшь? Пустишь в уютный уголок за сердцем, поделишься собой, отдашь мне свою часть, сделав её – мной? Прошу, пожалуйста, нет более сильного счастья, чем это. Или я врасту в тебя, пущу корни, крепко, так крепко, что вытащить уже не сможешь. Лишь отдав часть себя, ту самую, что я хочу получить, ты освободишься. Я её заберу. Уже забрала. Так вырви и отдай, ну же, не трусь. Ты – не я. Сделай это.

Иначе я оплету тебя. Мы оплетём тебя. Отравим собой, выпьем все соки, всё солнце, самую суть, а потом прорастём, потянемся к новому свету за новой жизнью к старому счастью. Ведь чем большее мы забираем, тем больше жаждем получить ещё более большее.

Утоли этот голод. Удержи в себе, не позволяя пожирать тебя, согрей, не отдаваясь, позволь расти не из тебя, но рядом.

Так можно я влезу тебе под кожу?

 

День солнца


Давайте выберем день исполнения желаний и растянем его, не обозначив границ конца, чтобы он никогда не сменялся, и на смену ему больше никогда не наступало новое утро, размахивая сияющим штандартом власти, пришедшей возвести иные порядки, выбив видоизмененные приоритеты жизни поверх стершихся со временем символов, начертанных на столпах прошлого.

Только солнце всё-равно осветит мир, пылая огнём правды на позолоченных доспехах, ослепляющих яркостью и белизной, разгорится в сердцах и отразится в мыслях тысячью лучей, и бездной света выжжет притаившиеся серые тени, жалкими останками пытающиеся затаиться, клубясь внутри старых, поломанных и проржавевших лат защитников прошедшего дня. И чья-то неосторожная нога наступит на последнее убежище мрака старины и безжалостно выставит его под огонь солнца нового мира, и не будет ему ни веточки, ни соломинки, за которые можно спрятать дым своего существа, обнаженный и не поддерживаемый пламенем ни одного костра, пустой дым, который развеется по ветру, как быль, которая больше никогда не станет явью, как шепот давних лет, чей тусклый призрак ещё, быть может, промелькнет под покровом ночи в страшных сказках, шутках юности над старостью, треске поленьев под крохотным языком красного отблеска, взметнувшегося искрой ввысь.

И невдомек никому представить, как страшно некогда чадил этот дым, в сколь многие ноздри проникал и сколько лёгких разъедал когда-то. Как, сходя с ума от удушья, и не ведая о том, как воздух может быть чист, царапали свою грудь надышавшиеся дымом и, изнемогая от рези, искали причину в своих органах, вырывая из себя один за другим, чтобы судьи над ними взвешивали их на чашах весов и измеряли, проверяя на мельчайшие изъяны, а, обнаружив, объявляли их причиной, порождающей болезни, не видя скопившийся мрак, остававшийся пировать на опустошенной, очищенной от всего земного оболочке, что предавали с почестью земле и нарекали святостью, к которой следует стремиться.

Кто подпалит сегодняшний позолоченный штандарт? Когда кому-нибудь, не отягченному стремлением к свету, хватит любопытства заглянуть, что прячется за нынешними белыми доспехами? Сравнит ли этот кто-то дым нового стандарта с тем, что когда-то исходил от старого?

До этого момента все будут дышать светом, принимая его за дым, и дымом, принимая его за свет, пока не задохнутся однажды, ибо ни тот, ни другой для дыхания не пригоден.

Где ветер, воздух, что наполнит легкие, раздвинет их, скрючившиеся, голодные, пробудит пульсацию под капканом ребер, и легкость переполненностью своей? Когда каждый вздох станет радостью и жизнью, тогда не будет необходимости больше искать глазами солнце и проветривать дым, выгоняя из светлой квартиры полотенцем через форточку, как досадное насекомое, что слишком больно жалит в случае непопадания по нему мухобойкой.

Но, пока ветра нет, ведь глазами увидеть его сложно, он – невидимка, что проявляет свое присутствие через колыхание листьев или гнёт деревьев, про него вспоминаешь лишь
тогда, когда обнаруживаешь могучих гигантов, чьи корни выворочены тем, чего, казалось бы, и нет вовсе.

Тогда ты распахиваешь дверь и вдыхаешь поглубже и надеешься, в глубине своей, что вот это то, наконец-то, точно воздух: почувствовал, понял, поймал, удалось! Да только все-равно, нет-нет, да и всплывает червячок сомнения, а не умчался ли твой ветер давно уже прочь, оставив после себя для тебя лишь разруху, ничто, пустоту, которую ты и пытался ловить руками и вкладывать себе в рот, как сэндвич с сыром, ведь все давно привыкли утолять голод едой, давно не чувствуя и не различая его оттенков и тональностей.

Лишь иногда, наедине с собой, вдруг, накатит, и тогда задумываешься, а какой же он, все-таки, настоящий ветер? Чем играет он в полях, как создан и к чему стремится?

И, почему же, подразнив, разрушает всё вокруг и раздувает пожар до небес и выдергивает из почвы души, зачем, если он – сама жизнь, не даёт жизни никакой, лишая привычного дыма и пригоняя облака, закрывая солнце.

И правильно ли вдыхать лишь его одного, не оглядываясь на то, чем многим поколениям вполне успешно удавалось дышать раньше, и в росчерках истории остались бесчисленные мемориалы взвешенных и идеальных тел в доспехах, окруженных ореолом правильности, растасканных по частям и изученных до дыр.

И, может быть, стоит научиться дышать солнцем и жить под солнцем, да как это осуществить, если в нас заложено дышать воздухом и ветром?

 

У витрины

Человек стоял на ровно подстриженном газоне, между аккуратным молодым деревцем и табличкой с надписью «По газону не ходить» около витрины, вглядываясь в неё, и, в то же время, не видя перед собой ничего. Осень хлюпала в его ботинках и покусывала за воротником, побуждая втягивать голову в плечи. Серая хмарь оседала влагой на лишённых выразительности цвета или стрижки волосах.

За остеклённой частью здания торгового центра, к которой прислонился Человек, через узкий коридорчик хорошо просматривалась полка небольшого шкафчика, на которой, на фоне прочих безделушек, особенно выделялся подарочный шахматный набор. Фигуры из мрамора и змеевика, похожие на живых людей, подразумевались разделёнными на чёрные и белые, но, в итоге, получились, скорее, тёмно-серыми и светло-серыми. А, может, такое впечатление производили освещение и осень, и, на самом деле, белые фигуры являлись золотыми. Только за двумя витринами точно рассмотреть, какие же они на самом деле, оказалось очень сложно, ведь даже цифры и буквы на доске на таком расстоянии слишком малы, почти неразличимы.

Поэтому, Человек, в ожидании чего-то, что непременно должно было произойти с ним с минуты на минуту там, где находились табличка и газон, скучал и развлекал себя игрой разгулявшегося воображения.

В частности, он представлял, что та часть доски, которая к нему ближе, всё-таки немного, но светлее, чем та, что дальше. И, вроде бы как, даже увидел мимолётно вспыхнувшие золотистые искорки на короне и облачении, предположительно, белой королевы, а из этого выходило, что и король, и его окружение, вероятнее всего, именно золотые, то есть, белые. И, рассудив, таким образом, решительно сделал первый ход, смело бросив до середины доски пешку королевы. Ферзевый гамбит, примут ли чёрные жертву?

Тёмно-серые задумались, но выбор свой, так или иначе, вынуждены были сделать. Может быть, даже, в этом своём выборе и в последующих, они, самую малость, да уступали светло-серым, при ответах на нападения, допуская некоторые неточности. Для начала игры не то, чтобы существенные, но всё-таки досадные, потому как есть у них неприятная особенность накапливаться и, внезапно, оборачиваться в ошибки в самый неподходящий момент. Впрочем, виной этих допускаемых огрехов послужил, наверняка, Человек, изначально выбравший себе сторону и сделавший её золотой. А, потому, совсем немного, но, подсознательно, подыгрывающий белым, занижая оппонента. Ведь гораздо приятней выиграть у самого себя, чем проиграть себе же.

Чёрный Король, об этом, впрочем, не догадывался. Он верил в своего Шахматиста и не думал, что тот – Человек.

Поэтому, чёрный Король был горд и рад, что здесь и сейчас сражается со своим извечным противником, под покровительством высших сил, которые пожелали выиграть с его помощью свою великую, а, потому, беспрецедентно важную игру.

Так что он был искренне раздосадован, когда белые начали постепенно, но уверенно занимать активную позицию. Пожалуй, самую первую ошибку Король допустил, когда, предварительно не укрепив собственные позиции, сразу перешёл в бездумное яростное наступление с разменом пешками.

Белый король отправил офицера забрать ещё одного чёрного солдата. Вороной конь отпрыгнул в сторону, офицеры схлестнулись в жаркой битве, и сабля белого вспорола красного, ох, прошу прощения, чёрного, конечно же, чёрного, ведь красные в этом сражении участия не принимали, а если и принимали, то их пешки ещё не выбились не то, что в ферзи, а даже в слоны. Итак, чёрная королева оскорбилась, и, в праведном гневе, вступила в игру, перевернув, в угаре, белую ладью. Золотые ответили рокировкой. Чёрные увидели угрозу там, где её нет, и пропустили там, где есть, предприняв изначально неверную систему защиты. Перед битвой слонов следовало сперва поменять лошадей. И белые воспользовались просчётом со сменой лошадей на переправе, так что чёрная пешка вынуждена была съесть коня, чтобы защитить свою королеву. А это привело уже к тому, что золотой ферзь вторгся по открытой вертикали на фланг чёрных, сковывая их развитие.

После отчаянных попыток вернуть утраченные позиции, чёрный Король придумывает хитрую атаку, да только он не знает, что белые просчитали его уже давно. У них на готове глубоко задуманная позиционная жертва пешки. Опасная жертва, которая, своей обманчивой простотой и лёгкостью, сводит всю задумку на нет.

Король задумался на долго, и вывод, к которому он пришёл, оказался неутешительным. Запланированный ход ему не осуществить, взятие проклятой пешки ведёт к форсированному проигрышу и потере королевы. Он пытается не отступить ещё дальше, но увы, классический «тихий ход» ему в ответ. Почти мирный шажок одной из пешек белого короля всего на одну клетку, после которого у противника не остаётся ни малейшего шанса правильно перегруппировать свои фигуры для защиты от нарастающего давления белых.

Это давление так и будет продолжаться до самого конца игры, переломить его так и не выйдет, до самого конца. А в этом положении, сложнее всего оказывать активное сопротивление, ведь с каждым ходом, ты убеждаешься, что этот Шахматист тебе не по зубам.

Он – действующий чемпион мира, на пике упоения своей славой, добившийся всего, устранивший главного соперника и не видящий вокруг никого, способного оказать хотя бы достойное сопротивление.

И ты можешь сколько угодно откладывать партию, обдумывать ходы, изобретать новую тактику.

Просто он – сильнее тебя. Просто с ним – тебе не справиться. Он победил предыдущего альфу и занял его место. Теперь – время его триумфа, до тех пор, пока не придёт другой волк, с клыками поострее, пылающий энтузиазмом стать новым вожаком.

Главное сейчас – это вовремя понять, что ты – не Король, а Король – это не ты.

И вот, отложенная партия продолжена. И ты готовишься сдаться и, в ожидании оппонента, рассматриваешь доску, уже без надежды обнаружить возможность свести партию хотя бы вничью. Время идёт, а твоего противника всё нет на месте.

Просто Человек отвлёкся на что-то за витриной, а часы тикают и флажок скоро будет опущен. И когда это произойдёт, когда истечёт время, отведённое для хода, то белые проиграют, а черный Король победит. Не замаячил ли тот самый выход, на который он уж и не уповал? Он смотрит, подобравшись, на своего врага. В чёрной голове тикают часы, он предвкушает, пусть позорную, но победу у великого гроссмейстера, у настоящего маэстро.

У Человека тоже тикают часы, он хорошо представляет иллюзорную партию и помнит об отведённом времени на ход за своих. Ему не то чтобы не хочется, чтобы «его» фигуры одержали победу, но, прямо сейчас, скажем так, нашлись дела поважнее. От остановки идёт навстречу, держа в руках зонт, другой Человек, и, своим долгожданным появлением, спасает, наконец, от непогоды. Человек дружественно кивает Человеку и идёт прочь, бросая снисходительный взгляд на доску, остающуюся за витриной.

И тут свой ход совершает Шахматист: продавец случайно неловко задевает шкафчик, и чёрный Король падает, сдаваясь, за несколько мгновений до опускания флажка и своей победы.

Человек изумлённо усмехается и уходит. Он всегда может сыграть ещё, для этого ему не нужны ни доска, ни фигуры.

Чёрный Король лежит ниц, упиваясь своим страданием.

Поступок Шахматиста становится известным, как самый красивый ход в истории шахмат.

 

О трудностях достижения баланса

Балансировать, цепляясь за хаотичное переплетение, непросто, особенно, пульсирующему сердцу, от которого расходятся сосуды, равномерно распределяя душу по всему организму. Они проходят сквозь центр, насыщают его горячей кровью, даря секундную вспышку близости прикосновения к жизни.

Сердце, как паук, в центре свитой паутины, бьётся только тогда, когда нити дрожат, подавая сигнал, что жертва попалась в силки и запуталась накрепко. Испить её сейчас, когда она полна сил для борьбы и кипит жаждой продолжать своё существование, всё равно, что варварски пожирать сырое мясо голыми руками, то есть сознательно лишать себя удовольствия от процесса подготовки, приготовления пищи и красивой сервировки стола.

Подготовка – пусть запутается сильнее, перестанет понимать суть происходящего, зациклится исключительно на бесплодных попытках достичь избавления, оставив на заднем плане всё остальное, как второстепенное, не имеющее приоритетной важности. И, тем самым, придёт к тому, что завязнет окончательно и бесповоротно, потеряет себя, перестанет быть бабочкой ли, мухой или божьей коровкой, красивой картинкой, смиренным обывателем, доброй душой, а станет лишь добычей, ценным материальным вложением, пищей для сердца.

Приготовление – остудить начинающую затухать лихорадочно-бессмысленную деятельность, ужалить, парализовать. Пусть перестанет даже метаться, застынет на месте, не в силах шевельнуться лишний раз из-за страха, непонимания происходящего, оттого, что нити затянулись до предела, спеленали плотным коконом, залепили все сенсоры, куда ни дёрнись, всё безвыходно и одинаково фатально. Пусть еда теперь тщательно переварится в своём соку, накрутит, закрутит, изведёт себя, подавая на блюде без всякого окаймления самую суть свою, как приятный нектар. Все же отходы, всё лишнее, ненужное, непригодное, остаётся в коконе. Пустая оболочка с отходами, разве есть в ней теперь какая-нибудь ценность? Что можно, уже отдано для насыщения сердца, для одного только лишь такта работы, чтобы продлить бытование до следующего сокращения.

Без нитей существование немыслимо. И сердце держится, цепляется за них, и, каждый раз, как одна или другая опасно истончается или, и вовсе, рвётся, заходится в заполошном истерическом ритме, выжимая в несколько раз сильнее пока ещё здоровые и целые. И тогда запускается безжалостный, но закономерный механизм. И вот тревожно вибрирует и отпадает ещё одна нить, и ещё, и приходится насильно успокаиваться, чтобы повиснуть, балансируя, на последних оставшихся, наблюдая, как обрывки некогда слаженно работающей системы падают вниз, исчезая в темноте бездонной пропасти, которую теперь, по мере уничтожения паутины, становится видно всё отчётливей. От неё уже не закроешься и не спрячешься, она зияет бесконечным провалом, чьей-то чужой огромной пастью, раззявленной и готовой принять в пищу недавнего хищника, ныне самого обернувшегося жертвой.

И тогда остаётся либо тихо застынуть, замереть, притаиться, либо спешно свивать новую паутину, чтобы закрыть уродливый провал под ногами, вновь почувствовать себя хозяином своего, пусть и незавидного, положения, и презрительной подачкой скидывать высушенные трупики вниз, избавляясь от лишнего мусора.

Но, однажды, настанет такой момент, когда давление сгущающегося вокруг мрака станет непереносимым, а зависимость от сотканного полотна покажется мерзкой тюрьмой, возведённой заключённым вокруг себя по ошибке вместо твердыни надёжного и уютного дома.

И тогда сердце вздрогнет и оборвёт разом всё, а душа крылатой птицей взлетит навстречу солнцу, венчающему корону горной цепи. Совьёт своё гнездо на самой выдающейся возвышенности, закрывшись сферой умиротворения и спокойной радости от останков бывшей жизни, спрутом выползающих их ямы, чтобы затащить обратно своё сердце, ведь без него бесконечное пожирание потеряет основополагающее значение, как молитва без алтаря. Сети силком обовьются у подножия гор, с терпеливой покорностью ожидая, пока душа согреется, пресытившись лучами солнца. И не начнёт коситься зоркий птичий глаз на далеко позади оставленную пропасть, разжигая внезапно вспыхнувший, затухший было интерес.

И когда ровное тепло обратится терзающим огнём, раскроются крылья, закрывая свет, и унесут своего владельца в бездну, а нити радостно рванут из птичьей груди паучье сердце, вживляя его обратно туда, где ему самое место, ласкаться в объятиях созданных пут.

 

Собачья свобода

Сука сидела на крепкой цепи и зло скалилась на мир. Красивая и ухоженная шерсть топорщилась дыбом, глаза горели, затуманенные подступающим бешенством.
У суки не доставало зубов с правой стороны челюсти, и это выводило её из себя.
Суке страшно хотелось порвать цепь; все собаки дергают цепь, некоторым даже удается оторвать ее и убежать, правда, собачья душа всё-равно заставляет возвращаться к миске, нагулявшись и поджавши хвост. Таких псов сука особенно презирала, ведь они могли сделать то, что боялась даже попытаться сделать она, но, вместо того, чтобы наслаждаться обретённой свободой, не глядя, меняли её на хозяйскую руку.

Нет, хозяина сука любила, и он любил её. Но вот будку, заботливо построенную им будку она хотела разодрать когтями и помочиться на останки.

Сука хотела быть с хозяином в его уютном доме, лежать рядом с креслом, устроив свою голову на его ногах, сама, по своей воле оставаться с ним, имея возможность в любой момент уйти, и в любой момент вернуться.

Но, то ли хозяин не хотел, чтобы она испачкала грязными после улицы лапами чистый ковер, то ли опасался, что собака повредит мебель, то ли просто желал всё держать по правилам и под своим контролем: сука – во дворе, на цепи, он – дома, в кресле.
Будка была добротная, трудолюбиво сколоченная, устланная подстилкой; даже зимой, в самые лютые морозы, сука никогда не мёрзла в ней. Она не голодала, потому что хозяин всегда вовремя кормил её, она не чувствовала себя одинокой, ведь хозяин часто выгуливал её, но всё это было не то, вот такая она была сука, для счастливой жизни ей, в отличии от других собак, что держали соседи хозяина, будки и кормежки не хватало, ей дом подавай.

Однажды, когда соседский кобель снова сорвался с цепи, сука украдкой попыталась последовать его примеру, схватилась за цепь пастью, но, похоже, забыла, что у неё не хватает зубов; ржавые звенья соскользнули и здорово проехались по голым деснам, разодрав до крови.

Так, ничего особенного, но сука испугалась и больше никогда не пыталась вырваться. Она чинно сидела на месте, и жизнь снова вошла в колею.

Вот только задетые дёсны стали ныть и болеть, наверное, в ранку попала какая-то зараза, или ещё по какой-то причине, но челюсть воспалилась, и сука страдала.
Эта боль не просто причиняла неудобство, она ещё и напоминала о слабости, трусости и позорной попытке выбраться, не увенчавшейся успехом.

Возможно, если бы хозяин узнал об этом, он отвёз бы её к ветеринару, и тот вылечил бы болячку, но сука стыдилась лишний раз показать свой врождённый дефект, и, к тому же, не хотела, чтобы кто-нибудь узнал, при каких обстоятельствах она получила новую рану.
Тем временем, челюсть пухла всё сильнее, мучила всё больше, и, наконец, привела суку на грань безумия.

Ей стало казаться, что во всём виноват хозяин: и в том, что не понял, как она хочет домой, и в том, что купил слишком крепкую цепь, которую не порвать просто так, и в том, что не заметил, как его собака болеет и страдает, и даже в том, что у неё не достаёт зубов.
И, когда ничего не подозревающий хозяин подошёл забирать её на прогулку, надел поводок и протянул руку, чтобы погладить любимицу, она его укусила.

Зубы, что были с левой стороны челюсти, здоровые и крепкие, порвали хозяину кожу и мясо до кости. Но, при этом, от соприкосновения с плотью невыносимой болью обожгло правую, неполноценную и травмированную сторону рта.

Разозлённый хозяин выпустил поводок и выпнул суку на улицу.

Та рванулась вперёд, навстречу свободе и долго бежала без оглядки, ведь, кроме свободы у неё больше ничего не оставалось, и даже вернуться, поджавши хвост, как соседский кобель, она не могла, потому что челюсть таким огнём горела, что и думать о миске с едой тошно было, не то что попробовать ещё что-то жевать.

Когда силы кончились, сука остановилась и огляделась. Да, теперь она сбежала от ненавистных будки и цепи, но получила ли она то, чего хотела? Ведь она, по-прежнему, как не могла, так и не может спокойно приходить домой, когда хочет, класть голову на ноги хозяина и сидеть рядом с ним, и потом уходить, когда вздумается. И ничего этого теперь никогда не будет, потому что она обманула его доверие.

Челюсть загноилась, наболела, и сука сдохла от голода и боли. Вопрос лишь в том, сдохла ли она свободной.

 

Это же литературное слово(((
Что же все тут такие вежливые)

 

Мышка в шарике

Прикосновение маленькой ладони к слизистой плёнке, упруго отталкивающей пальцы прочь. Гладить, когда отталкивают, проще, чем брезгливо отлеплять липкую массу от ладоней, впиявившуюся так крепко, что не отмыть, только и остаётся, что раздражённо обтереть о штаны, испачкавшись ещё больше.

И ничего плёнка не слизистая, как показалось на первый взгляд. Возможно, такое впечатление производят отпечатки чужих рук, которые побывали уже на ней и оставили свой несмываемый след, до того, как кто-то ещё вступил внутрь шара для развлечения.

Зорбинг – весёлый аттракцион, для любителей разнообразить размеренную жизнь, внести в неё что-то новое, необычное и полезное. И нравится многим: и людям, и мышкам. Шар прозрачный, хомячка, морскую свинку или крыску помещают внутрь, и она убегает, но при этом всегда на виду у хозяев.

Стенки шара со временем покрываются трещинками от ударов обо что-то извне, и обзор затрудняется, но чаще грязь накапливается внутри, от удовлетворения естественных желаний, от острых коготков, от инстинктивных попыток прогрызть путь наружу. Если бегать долго, слишком долго, то, когда вылезешь из шара, замызганного, испорченного, смотреть на излишне чистый мир даже как-то и неприятно. Слишком много красок, глаза режет.

Простое и избитое сравнение, попробуем иначе.

Вернёмся к нашему мешку.

Тому самому, к чьим упругим стенкам прикасались с такою опаскою, смешанной с лёгким игривым любопытством: прилипнет или оттолкнёт?

Прилип. Пристал к подушечкам пальцев, расползся по бёдрам и стал прицеплять к себе всю, находящуюся рядом пыль и грязь. Этакая липучка, лизун, магнит для экскрементов.

Захотите поправить выбившуюся прядь волос? Теперь он там. А шевелюра скоро начнёт свисать грязными сосульками, и чем чаще будешь отмахиваться от мешающих прядей, тем всё сильнее они будут пачкаться. А ещё обязательно зачешется плечо. Или засвербит за ухом. Нестерпимо настойчиво заявит о внимании кончик носа. И вот уже весь ты в гадком и липком, обрастаешь ещё более гадким, прилепляющимся поверх, и, вскоре, целиком облеплен, обмазан, не видишь, не слышишь, запутался в облетевшей и приставшей пыли, по отдельности мелкой, незаметной, невидимой и терпимой, а вот так, всей вместе и сразу, поистине невыносимой. И, постепенно, склеиваешься и сливаешься с липкими стенками, к которым прикоснулся в весёлом бездумье. А тебя уже облепило, навертелось, окрутило удушающим коконом.

В нём мягко, тепло и уютно. Не холодно, не больно, не страшно. Он защитит и убережёт тебя от всего. Только немного грязно. Да трещинки порой появляются от соприкосновения с чем-то твёрдым и острым во внешнем мире. Но кокон упруг. Его не порвёшь так просто. Он натянется, а на твоём теле расплывётся синяк. Потом ещё один, и ещё. Пока не вспухнет крохотная капелька крови, ничего не значащая царапинка, по сравнению с тем, что могло бы произойти, не будь у тебя шара, пусть и не такого твёрдого, как у мышки. Вот только ты в грязи, помнишь? По уши и выше. А чем грозит грязь открытой ране? Нагноением. Так и сгниёшь, тихо и мирно, в тишине и тепле, под защитой от мира, под присмотром хозяев. А если они и отвернуться беспечно успокоенные, и ты выберешься на открытый воздух, так сгоришь ещё быстрее, ведь там инфекций даже больше, чем в земле.

 

Фото на память

Ребенок стоял на берегу, наблюдая за волнами, устремляющимися к горизонту. Синяя морская гладь сливалась с голубизной неба, пробуждая пошлую восторженность в сердцах закостенелых романтиков, а у не впечатленных критиков - презрительную пресыщенную ухмылку, искажающую уголки губ. Ребенка интересовало другое: увлеченно подыскивая удобный спуск с высокой каменистой возвышенности, он пытался спуститься вниз, переставляя маленькие ручки и ножки, цеплялся за камни, стараясь не поскользнуться подошвами сандалий. Когда тёплая вода приласкала пальцы, он с гиканьем плюхнулся в неё, окунаясь сразу с головой, и, оттолкнувшись от дна, вынырнул на поверхность, счастливо отфыркиваясь.

В небе кричали птицы, ветер нес легкие перистые облака, идиллия окружающего пейзажа вызывала у двоих взрослых, прибывших на место, где ранее нерешительно замер на мгновенье ребенок, чувство глубокого внутреннего отвращения. Женщина искусственно улыбалась, с изображаемым блаженством щурилась на свет и с деланной любовью держалась за локоть мужчины. Её розовое платье с крупным цветочным узором путалось в ногах. Мужчина не смотрел на спутницу, его взор устремлялся прочь, за горизонт, но сладкий резкий аромат духов, въевшийся в тело женщины, и липкая хватка пальцев на коже, нет-нет, да и вызывал сальную гримасу и непрошенную дрожь. Решительно вырвавшись из хватки, мужчина быстро начал пробираться к воде, желая охладиться и ополоснуться после долгого пути.

Женщина, глядя ему в спину, избавилась от улыбки и уселась на землю, отдыхая. У неё за спиной раздался старческий дребезжащий смех, и, оглянувшись, она увидела пожилую пару туристов, одетую по последней моде. Старуха поправляла солнцезащитные очки, старик протягивал дорогой фотоаппарат. Пара, сверкая белозубыми улыбками (наверняка вставленными зубами) и лопоча что-то по-иностранному, нелепо жестикулировала, показывая на себя. Женщина с опаской приняла недешевую вещь, которую ей вверили, не опасаясь за сохранность, и сделала несколько снимков на фоне моря. Яркие костюмы туристов казались раздражающе неуместными пятнами. Рассыпавшись, возможно, в благодарностях, богатые старики отправились дальше. Женщина проводила их взглядом, полным безысходной зависти и глубинной тоски. С всколыхнувшейся злобой смотрела она вниз, на мужчину и ребёнка, плавающих наперегонки. Потом достала мобильник и тоже сделала несколько фотографий, запечатляя в памяти телефона настоящий жизненный момент. И, глядя на изображение на дисплее, вздохнула: «Хотела бы я быть той богатой старухой».

И очнулась в комнате, обставленной с таким вкусом, на который ей всегда не хватало средств. Она попыталась встать, но ноги её не послушались, захотела шевельнуть рукой, но едва ли дернулся на конечностях хотя бы один палец. Грудь давила неведомая тяжесть. Язык упирался в остатки сгнивших зубов. На стене висела распечатанная в рамочке фотография – болезненное напоминание с последней поездки. Она прикрыла глаза, не утратившие остроты зрения, и погрузилась в дремоту. Сквозь прикрытые веки проблёскивало море, далёкое и кажущееся недосягаемым, и рванула к нему.

Ноги понесли охотно, руки легко хватались за любой камешек и щербинку, приближая тело навстречу цели. Сердце билось задорно бойко, и радость расцветала улыбкой. «Хочу быть вольной и юной!», - загадала она. И пробудилась в сухих кустах, покалывающих обнаженную спину, на ветках висела брошенная впопыхах крохотная футболка. Знакомый мужчина, с которым она только что весело играла, как-то странно улыбался, нависая сверху, и капли воды медленно стекали по огромному мускулистому голому телу, гипнотизируя своим неудержимым скольжением вниз. Он приблизился, неотвратимо сжимая хрупкую руку, и его губы смяли ее приоткрытый в удивлении рот.

Она дёрнулась и упала, стукнувшись затылком, понимая, что задремала, пока сидела на берегу. Ее мужчина отстранился, довольный произведенным эффектом.

«Пожалуйста, - подумала женщина, с тоской глядя вдаль, за горизонт. На её руке лежала потная ладонь, и, почему-то, невыносимо пахло увядшими цветами так, что невозможно было сдержать дрожь отвращения, а губы невольно приподнимались в оскале омерзения. – Пожалуйста, я просто хочу проснуться. Не могу больше. Пусть все закончится. Хватит», - робко протянула она руку, с отстранённым удивлением обнаруживая в ней, вновь покрывшейся морщинами и огрубевшей, дорогой фотоаппарат.

Щелк.

 

Вышел мультик по Королю льву, решила скинуть свой старый рассказ. Мило, наивно и с хэппи эндом)

Грязь

Существуют данные о том, что львов альбиносов разводят искусственным путём в Южной Африке, но, к сожалению, делают это не ради повышения их популяции, а для элитной охоты. Подстреленный лев-альбинос считается главным трофеем охотника.

Она бежала. Бег означал жизнь. Окружающий мир пролетал с невероятной скоростью и казался бессмысленным цветастым пятном. И всё же она раз за разом делала всё, чтобы снова оказаться поздно вечером в вонючем загоне и увидеть его застывшей отчётливой картиной. Шум раздавался уже совсем близко. Люди догоняли.

Перед глазами всё плыло. Так бывало почти каждый раз, когда она переступала дверь своей клетки и выходила на арену, чтобы отстоять у охотников своё право прожить ещё один день. Как правило, люди ценили свою безопасность. Поэтому ядовитые змеи, с которыми они изволили запечатлевать себя на память, висели, как хвосты дохлых львов, а сами львы вынуждены были прилагать огромные усилия воли, чтобы заставлять двигаться вперёд свои непослушные тела, если не хотели стать дохлыми.

Она резко свернула в сторону и вовремя, так как о камень рядом что-то чиркнуло. Люди называли это «пулями». А громыхающие сооружения, что заменяли двуногим четыре быстрые лапы, - «машины». Она ненавидела их. И пули, и машин, и людей.
Бросок вперёд, ещё один, но чуть в сторону, и ещё. Если двигаться не по прямой, а хаотичными зигзагами, шансов уцелеть значительно больше. Мир колебался перед глазами чем-то невразумительным, лапы слушались плохо, и периодически она заваливалась на бок, чтобы тут же сгруппироваться и отскочить в сторону. Это было привычное зло. Гораздо хуже, когда перед выходом на арену, её не нашпиговывали по уши проклятой отравой. Это означало, что охотиться собирались профессионалы, жаждавшие остроты ощущений.
Неверный прыжок, лапы подломились, и она прокатилась по земле, свалилась в какой-то овраг, забилась между двух больших валунов и замерла, прикрыв глаза и тяжело дыша. Машины остановились. Сверху пальнули несколько раз на пробу, но она лишь подтянула в своё импровизированное укрытие хвост. Сегодня охотились энтузиасты-новички.

Спуститься они не рискнут, так что пока можно не дёргаться. Скрываться долго, конечно, не выйдет: на ней ошейник, по которому владельцы арены находят уцелевших после охоты, чтобы затащить обратно в клетки. Они придут вечером, а пока она полежит и подождет их здесь. Самое главное, что удалось преодолеть равнину. Теперь можно считать, что ты в безопасности. После трёх суток беготни от фанатичных профессионалов, которые во чтобы то ни стало решили поймать именно её, и сегодняшней «любительской» гонки «на бис» хотелось только одного – как можно дольше лежать без малейшего движения. Сверху пальнули ещё пару раз, а потом машины с рёвом скрылись вдали. Новички переключились на более доступную добычу.

Когда она пришла в себя, мир приобрёл очертания. Наиболее отчётливо были видны прутья решётки. Дом, милый дом. Рядом лежала миска с водой. Что поразительно, довольно таки чистая. Похоже, это награда за живучесть. На дрожащих лапах львица подползла к миске и долго и жадно лакала восхитительно холодную воду. Полегчало.
Вскинув тяжело гудящую голову, она окинула быстрым взглядом соседние клетки. Раз, два, три, четыре… Что же, значит, минус ещё четверо. Льдинка, Ангел, Принцесса и Вьюга после первой же охоты отправились на корм червям. Впрочем, мало кто может продержаться больше пяти забегов. Кроме неё, конечно.

Она криво оскалилась и уложила голову на вытянутые натруженные лапы. На них образовалась корка заскорузлой грязи, как, впрочем, и на всём теле, но когда ты львица-альбинос, грязь должна стать тебе мамочкой, сёстрёнкой и лучшей подружкой, иначе не заметит тебя разве что слепой. Если ты боишься запачкать свою белую шкурку, то с абсолютной вероятностью вечером следующего дня в твоей клетке будет новоселье. Так что лучше уж гордо носить кличку Грязнуля или просто Грязь (произносится всенепременно с брезгливой гримасой), зато охотники со всего мира вот уже несколько лет за возможность поохотиться на тебя отдают огромное количество своих ценных бумажек хозяину арены. До сих пор, что очень приятно, все их попытки заканчивались тотальной неудачей.

Грязь лениво выпустила и впустила когти. В соседних клетках вяло копошились львицы и львы обычной расцветки. К несчастью разводчиков, почти каждый третий львёнок был золотисто-песочным, а вовсе не белым. Впрочем, их тоже выпускали на арену для менее богатых клиентов. Пара львиц из загонов в дальнем конце от неё затравленно металась и тщетно пыталась перегрызть стальные прутья. Грязь отсюда могла разглядеть их злые, немного испуганные глаза. Похоже, их очередь была играть движущуюся мишень для людей, знающих толк в развлечениях. Глупо тратить силы на пустые попытки выбраться отсюда, всё равно это ещё никому не удавалось. Но эти львицы продолжали упорствовать в своём стремлении. Похоже, их откуда-то привезли. Неужели поймали на свободе? Ха. В таком случае, завтра они узнают, что чувствуют антилопы, когда за ними гонятся львы. Интересно, а она, Грязь, когда-нибудь узнает, что чувствуют львы, гоняясь за антилопами на свободе?

Когда Грязь проснулась во второй раз, над загоном вовсю палило солнце, отчего удушливая вонь становилась ещё нестерпимей, чем обычно: уборщики вечно норовили схалтурить, и клетки были не чищены уже довольно долгое время. Свободолюбивых львиц уже не было. Они не появились ни к первой кормёжке, ни ко второй. Она лениво продремала весь день,
набираясь сил перед следующим забегом. Чтобы пожить подольше, тем львицам стоило поступить точно так же.

Ворота распахнулись с мерзостным скрипом, и Грязь, прижав уши, недовольно посмотрела в их сторону. Вошли четверо. Самоуверенная походка, презрительная улыбка, насмешливо-любопытный взгляд с затаённой искоркой азарта. Очередные профи пришли по её душу. Живая легенда арены, то есть её скромная персона, вызывает у них в задницах нестерпимый зуд. Хозяин остановился около её клетки и указал на Грязь, бормоча что-то на своём языке. Опасно заискивающий тон. Это предвещало неприятности, и они не заставили себя долго ждать.

Грязь даже не бежала – летела вперёд. За спиной грохотали выстрелы, а в голове осталась только одна мысль: «Только бы пересечь равнину. Только бы пересечь». И всё же, именно сейчас, мчась по просторам гигантской арены, будучи в шаге от смерти, она чувствовала себя действительно живой. Арена, которой до дрожи боялись все, была для неё единственной отдушиной, самой идеей жизни. Это была её земля, на которой она, никчёмная замызганная тряпка, о которую бы даже уборщики побрезговали вытирать руки после работы в самом изгаженном загоне, становилась всемогущей королевой. Лучшей из лучших. Единственное, что здесь ей было не доступно, так это убийство своих преследователей. За это её просто и без прикрас пристрелили бы в вольере, как Белохвостого. Нет, у них с хозяином за эти годы успели сформироваться доверительные отношения: она развлекала искателей приключений и вообще приносила большую пользу, а тот, в свою очередь, следил по мере возможности, чтобы в её миске всегда была вода, причём, желательно, не отравленная. Или отравленная, но, по крайней мере, не смертельно, а то охотники попадаются такие обидчивые. Это было вполне выгодное соглашение.

Спасительная роща с глубокими оврагами стремительно приближалась. Там можно будет перевести дух, хоть и не долго. Охотники попались уж больно целеустремлённые. Дзанг! Пуля, задев ошейник, чудом её не ранила. Проклятье! Только бы пересечь равнину! Только бы пересечь!

Последний рывок, и сень деревьев сомкнулась над ней ненадёжным, но всё же укрытием. Грязь припала к земле, напряжённо прислушиваясь. Кажется, отстали. Прекрасно. Хватая воздух пастью, она доползла до высокой неприступной стены, ограждающей арену. Если идти вдоль неё, то можно вскоре добраться до ворот и укрыться в спасительном загоне. Но это ещё успеется. Грязь, устало передвигая измученные долгим бегом по открытой местности лапы, потрусила мимо стены, пока не обнаружила то, что искала. Хорошо замаскированный лаз, о котором было известно только ей. Во-первых, потому, что только у неё хватало сил заниматься на арене чем-то ещё, помимо спасения своей жизни, а во-вторых, потому что банально никто не считал нужным у неё об этом узнать. Смешные. Можно подумать, её вина в том, что она умеет бегать, а они нет.

Плюхнувшись на брюхо, Грязь принялась копать. Времени было не много. Раз люди могли выследить её, где бы она ни спряталась, значит, могли заметить, что она облюбовала место в одной из частей арены и проверить, чем оно ей так приглянулось. Так что вскоре следовало уйти и полежать где-нибудь подальше отсюда.

Онемевшие лапы неожиданно перестали встречать сопротивление, и Грязь изумлённо уставилась на дыру. Медленно, почти благоговейно, протянула лапу наружу. Это невозможно. Этого не может быть. Она, верно, ещё спит в своей клетке и эта гонка ей просто сниться. Львица, конечно, надеялась, что возможно, когда-нибудь, это произойдёт, но в действительности никогда не рассчитывала на это всерьёз. Сердце заколотилось где-то в ушах. Она налегла на работу с удвоенной силой, позабыв про всякую осторожность. И подскочила, когда ошейник издал противный пронзительный писк. Это означало, что люди где-то рядом и ищут её! Нет! Она зарыла с удвоенной силой. Это мечта всего её существования, и она не позволит им её отнять. Только не теперь, когда она уже почувствовала будоражащее дуновение свободы. Дыра расширилась настолько, что, пусть с трудом, но пролезала голова и одна лапа. Шаги людей раздавались совсем близко. Она медленно повернулась и хищно зарычала. Напрасно вы сегодня пренебрегли дурманящей отравой!

Мощным прыжком львица подмяла под себя неосмотрительно выбравшуюся вперёд лысую обезьяну, перекусив руку, судорожно сжимающую оружие. Пасть наполнил долгожданный вкус человеческой крови, солоноватой и тёплой. Двое других профессионалов осознали, что они всего лишь жалкие любители, и бросились бежать, побросав своё оружие и снаряжение. Человек, которому она отгрызла руку, перестал кричать, и, кажется, потерял сознание от боли. Неприятно превращаться из охотника в добычу, верно? Грязь тщательно изучила вещи, которые оставили убегающие в спешке недавние преследователи, нашла и съела то, что сочла съедобным (неизвестно, когда ещё представится такая возможность) и вернулась к лазу. Сейчас или никогда. Освободиться или сдохнуть. В клетку она в любом случае больше не вернётся. Мощными движениями расширив лаз достаточно для того, чтобы пролезть, Грязь протиснулась и выбралась с другой стороны, настороженно всматриваясь в неизвестность.

На первый взгляд, местность, представшая перед ней до боли напоминала землю арены, только преследователи не стреляли в спину. И это было лучшее, о чём она когда либо смела задумываться. Ошейник пронзительно запиликал. Львица раздражённо мотнула лапой, и, к ещё большему своему изумлению (хотя, казалось, куда уж больше?), он покорно свалился на землю. Похоже, последний выстрел здорово его повредил.

Ошейник жалко поблёскивал и тихонько пищал у её лап. Позади тянулась огромная стена арены. А впереди распахивала свои гостеприимные объятия неизвестность. И львица побежала ей навстречу.

 

Непроисшествие в космосе

О чем вы шепчете во сне, когда подкрадывающийся дождь облизывает окна?

Чей призрак сидит в изголовье кровати, переплетая покоящиеся на подушке волосы с бахромой покрывала?

Двери какого дома распахиваются навстречу объятиями, а смутно узнаваемые запахи распыляются старыми, давно забытыми обещаниями?

Куда ведет дорога, стыдливо прикрытая выцветшим полосатым ковром воспоминаний, сбивающимся в ногах, исхоженным до дыр?

Почему исчезает чувство реальности, когда останавливаешься и протягиваешь руку, цепляясь за что-то, обращающееся в ничто?

И сам, как тот призрак, пустой и прозрачный, читаешь молитву с тенью сомнений, изгоняя себя к жизни – мгновенью, украденному у целой Вселенной.

***

- Р-раз, два, три, четыре. Проверка связи.

- Пробудиться к жизни мгновенно. Поднялись и осознались.

- Помехи на линии. Что-то стучится извне.

- На что похоже?

- Ни на что это не похоже!

- Поясни.

- Какой-то чертов призрак! Космический пришелец! У него еще трубка такая и стаканчик для коктейлей. Похоже, он собрался выпить нас! Что делать?!

- Для начала не паниковать! Чему вас только учили в школе? Не думать о пантере. Представьте собачью будку и выкиньте все в нее.

- Так ведь собака лает!

- Собака лает, ветер носит, пришелец жрёт. На счет три выключайте мозг.

- Раз, два, три, четыре. Внимание! Полная тишина!

***

О чем вы молчите днем, когда солнце настойчиво заглядывает в лицо, нивелируя понятие личного пространства?

Какой человек брызжет в лицо слюной, говоря то, что никто не желает, но вынужден слушать?

Как долго дух собирается с силой, чтобы повернуть ручку и потянуть на себя, позволяя суете всасываться со смачным звуком, стискивать рамками турников и металлоискателей?

Где он находится на самом деле, когда тело само добирается привычным маршрутом, а асфальт дымчатым котом, ластясь, бросается под подошвы, быстро и споро?

Чувство реальности обрушивается на голову рекламным щитом во время бешенной гонки, и все мелькает, смазываясь в цветные пятна на периферии.

И призрачная Вселенная, пустая и прозрачная, как сама жизнь, читает краденые молитвы теням сомнений и изгоняет себя за мгновенье.

***

- Раз, два, три, четыре. Ничего не слышно. Помехи на линии.

 

Из очень раннего)

Гвира

Мне снился странный сон.

Ледяной ветер налетает резкими порывами и промораживает до костей. Огромная гвира рыщет по скалам в поисках пропажи - своего второго щенка. Сейчас он слеп и беспомощен, и любой, даже самый мелкий падальщик может причинить ему вред. Гвира поднимает голову и принюхивается - её внимание привлекает необычный запах, доносящийся из кустов, неподалёку от пещеры-логова, где спит ещё один её драгоценный малыш. Запах силён и напоминает чем-то сок белой ягоды: такой же нежный и приятный. «Может, это как раз второй щенок вымазал в ней свою шкурку и теперь так странно пахнет?»

Гвира в последний раз осматривается, и, не замечая глубокой щели под лапами, в глубине которой лежит окровавленный комок шерсти с торчащей из него стрелой, направляется к кустам, из которых доносится запах.

Двое охотников провожают её напряжёнными взглядами и облегчённо вздыхают, поняв, что она уходит. Нет существа опаснее, чем гвира. Убить эту разумную тварь почти невозможно, но вот щенка - вполне реально. Забрав тушку убитого зверёныша, охотники поспешили покинуть это место - если чудовище вернётся, то им несдобровать.

Я открыла глаза, не сдержав стона боли.

Темно. Кругом царит лишь тьма, сжимающаяся и пульсирующая, словно живая. Если присмотреться, то можно увидеть тонкие красные жилки, которыми пронизано всё вокруг. Или это только кажется?

Попытка подняться не увенчалась успехом. Тело меня не слушалось.

«Темно и холодно. И больно. Словно лёд сковывает тебя, омертвляет, вонзает свои щупальца в самую душу, сдавливает грудину, не позволяя вздохнуть».

На глазах выступают слёзы и застывают прозрачными каплями, которые режут глаза и заставляют зажмуриться. Раздаётся змеиное шипение, и я, вздрогнув, заставляю себя вновь открыть глаза, чтобы убедиться, что поблизости нет никаких змей, и мне ничего не угрожает.

Тем временем гвира удивлённо рассматривала крохотное существо, лежащее под кустом белой ягоды.

Всё сморщенное, с голой, абсолютно лишённой шерсти кожей, со странными ороговевшими чешуйками на пальцах вместо когтей и коротким неподвижным хвостом. Ко всему прочему, у него не хватало левой передней лапы.

Недоумённо моргнув и принюхавшись к младенцу, гвира мотнула длинным и толстым, похожим на чёрную змею, хвостом. Инстинктивно чувствуя, что пропавшего щенка уже нет смысла искать, но, в то же время, отчаянно желая хоть как-то возместить потерю, гвира ткнула мордой странное существо.

Прямо перед собой я вдруг вижу огромную, отдалённо напоминающую собачью морду, склоняющуюся ко мне. Вместо короткой гладкой шерсти её покрывает чешуйчатая змеиная кожа. Из пасти торчат ядовитые клыки, с которых капает вязкая полупрозрачная жидкость. А глаза. Глаза с тёмными серовато-синими белками и чёрной радужкой. Зрачки ещё более глубокого чёрного цвета. И в них нет ни ненависти, ни злобы, ни всепоглощающего звериного голода – ничего. Как будто это не глаза, а просто глубокие провалы-глазницы в черепе. Из пасти твари высовывается длинный, раздвоённый, как у змеи, язык. Не в силах двинуться, я в отчаянии хочу хотя бы заслониться от неё рукой и закричать, позвать на помощь. Но из горла вырывается лишь жалобный детский плач, и я вижу свою руку: маленькую, как у младенца, и сморщенную. И плач становится ещё более отчаянным.

«Это сон? Скажите, что это всего лишь сон! Вырвите из этого кошмара в реальность».
Представьте, хоть на миг, что вы навсегда остались в неясных и переменчивых сновидениях. А ведь смерть - это такой же сон. Вечный. Когда человек умирает, вместе с ним угасает и его сознание, он перестаёт существовать, как отдельная личность. Но душа его – бессмертна. Просто о предыдущих своих жизнях, полученном опыте, близких и знакомых она ничего не помнит. Так и должно быть. Так было и будет. Но почему-то не со мной. То ли смерть настигла меня слишком рано, то ли по какой-либо иной причине, а мне был дарован уникальный шанс свыше: прожить целых две жизни, не теряя памяти о прошлом. Две жизни подряд. Вот только радости почему-то не чувствуется.

 

***
Расскажи мне, как падаешь в ветер,
Юный, и вовлекаемый в путь
Лёгкой поступью долгих столетий,
Чтоб крылом над землёю взмахнуть.

Пролететь над простором пустыни,
Чёрной точкой мелькнуть на песке,
В красной буре палящих мгновений
Потеряться, забывшись в огне.

Вмиг вкусивши яркость и дикость
Хоровода цветастых зыбей,
Разлететься на тысячи перьев,
Чтоб пролились дождём из теней.

Нет дорог ни одной – небосводом
Всё вокруг будто поглощено,
И бесстрашно паря, беззаботно,
Бьёшь в набат громко имя своё.

Вдруг, воды леденящей объятья
Сцепят крепко тебя, как замок,
Дрожь забытого тихого счастья
Стиснет сердце в кулак и сожмёт.

Прочь отбросив свои устремленья,
Спрячешь крылья, и тихо кляня
Горький путь, извивавшийся прежде,
Искусивший тебя, как змея,

Похоронишь себя на отшибе,
Предоставив жить за тебя,
Тем, кому ты когда-то смеялся
Высотой и полётом маня.​

 

***
Серое небо, ветер в глазах,
Солнце парит в закатных холмах,
Чудится песня, играет, горит,
Песня на зов приключенья манит.
Птицы кружат у вершины горы,
Прячется тень в изгибах земли,
Сердце сжимает огненный шторм,
Бьются удары ему в унисон.
Я не хочу слиться с древом времён,
Цепляясь корнями глубже за склон,
Тихо качаясь покорно волнам,
Отдавшись на милость встречным ветрам.
Птица из кроны тревожно вспорхнёт,
Ближе к душе мне свободный полёт,
Следом за ней унесу себя вдаль
Криком крича: «Улетай! Улетай!»
Улетай от оков повседневности сей,
Улетай от забот, от хлопот, от людей,
Мчись скорей в никуда, крылья размять,
Силой и предвкушеньем жизнь поменять.
Прочь от невзгод, от болезней и бед,
За морем где-то встретить рассвет,
Пусть унесёт меня розовой пеной,
Негой вольготной разрушит все стены,
Скроет от грубости цветом сирени,
С нового круга запустит мгновенья:
Радости, счастья и воспоминаний,
Прошлого сцены, мечтаний воззванья,
Поднимет на гребне чистым восторгом
И бросит на скалы с улыбкой беззлобной.​

 

Спасибо)
Да, конечно, я не возражаю))

 

Что-то вроде сказки. Начну выкладывать потихоньку, а там как пойдёт...


Глава 1. Заказ

Яркие цветастые пятна, мельтешение красок, звуков: сумасшедшая палитра жизни, смешанная слепой служанкой в помойном ведре и выплеснутая на случайно вошедшего человека. Гиена поморщилась, осторожно просачиваясь в большую комнату, заполненную ожившим хаосом из смеха, благовоний, украшений, нагих тел, тел, замотанных в пёстрые тряпки, длинных волос, претенциозных головных уборов, песен, исполненных безголосыми и голосистыми, игры на сломанных инструментах и целых талантливыми исполнительницами и не очень. Отыскать невидимку-Эфу среди буйства движений, запахов и звуков удалось поразительно легко: она производила шума больше всех остальных. Била в гонг сосредоточенно, целеустремлённо, стоя на столе, как на помосте. Алое платье обнажало щиколотки, украшенные узорами из хны и дешевыми браслетами.

Гиена вспрыгнула на стол и крикнула ей в ухо: «Опаздываешь!»

Визг потонул в общем гвалте, в нос чуть не влетела колотушка. Гиена перехватила её, и судорожно вцепившаяся в инструмент Эфа спаслась от падения. Притянув свою жертву за талию, Гиена, довольно скалясь, помогла принять ей устойчивое положение.

– Проклятье, ты! – обвиняющий перст уткнулся в грудь.

– Здесь, чтобы напомнить о несчастном теле, нуждающемся в нас с тобой, чтобы сгнить с комфортом в красивом ящичке. Давай, дорогая, родственники уже начали жаловаться на запах.

– Может, после праздника? Я уже нарядилась, – Эфа крутанулась на месте, заставив полы платья красиво разлететься, задев чьё-то лицо.

– Я угадаю! – Гиена сделала вид, что задумалась. – Ты снова бросаешь на меня работу, которая тебе не нравится. Позволь напомнить, наша великая богиня любит как жизнь, так и смерть, так что надо одинаково ценить все высочайшие проявления её бесконечной милости.

Эфа погрустнела. Гиена внутренне содрогнулась.

– Ладно, от тебя всё равно мало пользы. Я справлюсь сама.

Эфа просияла.

Плакальщицы терпеливо ждали за дверью. Их расцарапанные лица, покрасневшие от слёз, выражали скучающее ожидание.

– Где рабыни?

Одна из плакальщиц, берегущая голос для работы, махнула рукой в сторону. Из-за поворота показались храмовые рабыни. Крепкие, наголо бритые женщины несли с собой весь необходимый инвентарь. Гиена рассеянно запустила руку в свои чёрные вихры и поскребла ногтями затылок. Год назад она подцепила вшей и избавилась от них вместе с волосами. Теперь короткие волнистые пряди постоянно лезли в глаза, но, в целом, причиняли гораздо меньше неудобства, чем раньше. А вот привычка почёсываться осталась.

Широко усмехнувшись, Гиена пришла к решению и сделала широкий жест:

– Похороны отменяются! Все свободны!

И, оставив удивлённых женщин перешёптываться, жрица поспешно удалилась.

– Говорят, они действительно мало заплатили, – донеслось чьё-то растерянное предположение ей вслед. И, если подумать, оно было не так уж и далеко от истины.

Бесшумно ступая босыми ногами по полу, Гиена прошла в одну из самых сокровенных частей святилища. Стены, обильно расписанные художницами, украшали вход в детскую. На миг остановившись у изображения своей богини, в чьих тёмных волосах тонули многочисленные звезды, Гиена поприветствовала её кивком, как давнюю знакомую, и зашла в помещение, хранившее непривычную для него тишину. Крадучись, она приблизилась к постели, рядом с которой кормилица негромко напевала смутно знакомую песню. Тихо поприветствовав женщину, Гиена бросила любопытный взгляд на спящую дочь. Когда та не кричала, то выглядела почти мило, как человек, только очень маленький. Рядом с девочкой, свернувшись клубочком, лежала маленькая черная кошечка. Тепло улыбнувшись, Гиена легонько почесала её за ушами.

Придя в себя после родов, она столкнулась с восторженными возгласами служанок. Те наперебой твердили, что свершилось чудо, богиня даровала своё благословение, послав двух девочек-близнецов, одна из которых родилась совершенно здоровой, а другая – уже мёртвой. Гиена, вздохнувшая было с радостным облегчением, беспокойно заозиралась по сторонам. На безвольное тельце, что принесли ей под нос, она не взглянула. Маленькая тень нашлась в уголке, под потолком: крошечный, испуганный шарик бестолково метался, не в силах ничего понять и осознать. Гиена позвала её, и та откликнулась, пугливо прижалась к груди, пока мать пыталась спеть сорванным голосом молитву и бережно ласкала ладонями едва ощутимый комочек, не видимый кроме неё никому. Служанки почтительно склонились и оставили жрицу прощаться с умершей. Но близняшка не ушла, кружилась вокруг сестры. Заходя в детскую, Гиена всегда находила их вместе. Тогда она принесла котёнка, маленького, чёрного, уже самостоятельного. Её малышка оказалась понятливой, жрице понадобилось лишь чуть-чуть подтолкнуть и подсказать, как занять его тело. Если вторая дочь унаследует её способности, то однажды сможет пообщаться с сестрой. Они могли рассчитывать разве что друг на друга. Дочь Эфы на несколько лет старше, что, в таком раннем возрасте является непреодолимой бездной для общения. Смутьянка, сейчас, наверняка, играет где-нибудь в укрытии, отказываясь спать. Гиена приглядывала за ней, когда забегала в эту часть храма. Эфа не приходила никогда.

Тёмная история, в которую Гиена не хотела лезть. Эфа и Гюрза разродились в один день, но у одной на свет появился мальчик. Трагедия для потомственной жрицы, первейшее доказательство слабости. Мужчина не сможет продолжить её служение. Жрица, родившая мальчика, уходила из храма вместе с сыном к его отцу. Такова традиция. Гюрза ушла. Вот только слухи, блуждавшие среди служанок, утверждали, что мальчик родился у Эфы.

Двери отворились вновь, служанка, склонившись в почтительном поклоне, произнесла:

– Первая желает видеть тебя.

Кошка недовольно зашипела: потревоженный сон обернулся громким плачем. Захлопотала утомлённая кормилица. Гиена сочла аудиенцию у главной жрицы хорошим поводом, чтобы спешно выбежать вон.

Змеиный узор коридоров, переход через внутренний двор, старый колодец, засыпанный песком, неприметная дверь полуоткрыта. Она вошла без стука.

Чужачка – их Первая. Достаточно беглого взгляда на волосы, жёлтые, как песок, выбивающиеся из-под головного убора, и светлые глаза в обводе сурьмы, которые ничем не скроешь, чтобы понять, что она нездешняя, и кожа, успевшая покрыться тёмным загаром, уже не ввела бы в заблуждение. Иногда Гиена всерьёз задавалась вопросом, как ей позволили утвердиться на этом посту, но ловила мимолётный взгляд, и все вопросы оставались незаданными. Эта женщина ничего не выпрашивала, просто силой взяла то, что пожелала, подвинув всех остальных. Это ощущалось. Гиена точно не могла обосновать свою уверенность, но сами обстоятельства порой складывались так, что, казалось, солнце встаёт тогда, когда просыпается Первая, а вовсе не наоборот. К простым жрицам она обращалась редко, поэтому Гиену искренне озадачило приглашение.

Неловко застыв в дверях, привыкая к полумраку, Гиена лениво размышляла над тем, какой же зверь покровительствует чужачке. Она не называла себя его именем, кривя узкие губы в ответ на добродушный вопрос. Может, там, откуда она родом, такое не принято. Почему-то казалось, что это птица. Какая-нибудь мерзкая падальщица, вроде грифа, проскальзывало в облике что-то схожее.

От касания к плечу Гиена чуть не подпрыгнула. Пробормотав нечто среднее между приветствием и извинением, она посторонилась, пропуская Первую. Едва одарив её взглядом, та прошаркала в сторону, сутулясь, вцепившись пальцами в плечи. Постояла молча, таращась в пространство, потом нелепо заметалась по комнате. Смела всё со стола, выдернула ящик, перевернула и высыпала всё его содержимое на пол.

С отчётливым хрустом разбилось что-то хрупкое, и, возможно, ценное.

Гиена, не вмешиваясь, наблюдала за представлением, подавляя невежливую ухмылку.

Наконец, присев на корточки, раскидав гору странных вещей, Первая вытащила из неё нечто, похожее на кривоватый амулет, сплетённый не самым одарённым ребёнком.

Стервятник, почему-то решила Гиена. Грязный, маленький и безобидный. Вот какая её птица.

– Возьми, – Первая протянула с трудом найденную вещь. Гиена послушно забрала.

Вблизи амулетик выглядел не лучше: потёртый шнурок, на нём кусочек дерева с корявой резьбой, разобрать рисунок не получалось.

– Что это? – недоумённо спросила она.

Тусклый невыразительный взгляд в ответ, вновь вцепившиеся в плечи пальцы. Стервятница нахохлилась.

– Выбрось, – невнятно буркнула. Странный голос, словно его обладательница то ли не знала, для чего нужна речь, то ли несколько суток подряд возносила молитвы.

Нервно передёрнув плечами, Первая наступила на груду рассыпанных предметов и принялась разбрасывать их ногой.

Гиена задумалась снова, на этот раз о её возрасте. Жрицы жили дольше непосвящённых примерно раза в два, а иногда и больше. Самые могущественные могли долго поддерживать тело жизнеспособным.

Их Первая была где-то на середине жизненного пути: сеть мелких морщин избороздила лицо, черты заострились, но, в общем, не более того. Возможно, она старше, чем кажется. Или просто слегка не в себе.

Стервятница, как решила про себя называть её Гиена, продолжала бесцельно давить и ворошить вещи, смотря в никуда. Рассудив, что может уже идти, Гиена прикрыла за собой дверь. Никто её не окликнул.

Вернувшись в отведенную для неё комнату, жрица растянулась на кровати, прикрыв глаза. Предпраздничная суматоха, охватившая большую часть храма, доносилась сюда волнами шума и смеха. Тишина снизойдёт, когда вся взбудораженная толпа вывалится на прилегающие улицы, расцвечивая ночь огнями.

Сон пришёл, стоило голове найти удобное положение на сгибе локтя. Реальность расплылась, сменяясь иной.

Крепкие руки, ловкие пальцы взъерошили загривок, гиена оскалилась и издала такое пугающее хихиканье. Женщина и животное бок о бок. Не самая прекрасная из возможных спутниц, но всё-таки – её. Пятна на шкуре как крупные родинки на лице и теле. Коварные зубастые усмешки, только в одной помельче клыки. И смрад от немытых тел приобретает опасную схожесть, – фыркнула про себя жрица. На купание этим вечером не оставалось желания.

Гиена – отражение её самой. Ночная охранница мира грёз от посторонних вмешательств. Любые видения обходили их уютный клубок стороной, не тревожа туманными предсказаниями. Лишь раз гиена подняла морду и глухо заворчала на тень, мелькнувшую вдали, и та сорвалась с места испуганной птицей. Её спутница – драгоценный дар небес, улыбнулась жрица, поглаживая торчащий загривок. Все вокруг могли сколь угодно смеяться иль отворачиваться в отвращении, она не променяла бы свою защитницу на блеск шкуры львицы или яд кобры.

Негромкий стук вырвал Гиену из дремоты. Поднявшись и накинув грязное платье, она открыла дверь, недовольно ворча.

Давешняя служанка пролепетала извинения. И рассказала, зачем она здесь.

– И причём тут я? – удивлённо нахмурилась жрица. – Он же из благородных. Найдутся птички полёта повыше, чтобы спеть ему последнюю песенку.

– Простите меня. Но то, как он умер… Они считают тело осквернённым, настаивают на том, чтобы забыть его в песках.

– Так и пусть его, – пробормотала Гиена, сонно потягиваясь. Судьбу одного тела она сегодня уже решила таким образом, отказавшись явиться на похороны.

– Мне передать просителям отказ? – уточнила служанка и, получив согласный кивок, покинула комнату.

По восприятию прошла рябь, картинка смазалась. Призрачная гиена зарычала. Жрица настороженно обернулась к окну. Двор был пуст, на первый взгляд. Однако присмотревшись, она увидела смутные очертания чьей-то фигуры.

«Похоже, один из родственников оказался крайне настойчивым».

– Проверь, – шепнула она, и гиена исчезла во мраке. Через некоторое время пришёл ответ: настороженность, любопытство.

Перепрыгнув через подоконник, Гиена спокойно подошла к спутнице и потрепала её по голове. Сидящий у колодца мужчина с необычно для нынешней моды длинными тёмными кудрями поднялся и изобразил затейливый поклон.

– Мне нужна ваша помощь.

 

Глава 2. Наёмница

Мостовая была погружена во мрак, такой же беспросветный, как и на много миль вокруг. Первый округ – «Колыбель знати», как именовали его многие, не жаловал незваных гостей. Поэтому Гиена, бесшумно скользящая во всепоглощающей тьме, напряжённо оглядывалась по сторонам и старалась уловить хоть малейшую деталь, едва заметное мельтешение, чтобы успеть вовремя уклониться от опасности. Темноты Гиена не боялась, ведь та, порой, оказывала ей неоценимые услуги: помогала убежать от погони, избавляла от необходимости носить головные уборы, чтобы уберечься от нещадно палящих солнечных лучей, скрывала многочисленные шрамы, пугающие прохожих. Ночь, вошедшая в свои права, её нисколько не заботила. Гиена боялась тех, кто скрывается в ней.

Позади послышался едва уловимый шорох, и она молниеносно обернулась с легким коротким мечом наизготовку, но не уловила намёка на присутствие кого-либо, кроме своего попутчика, а, по совместительству, ещё и заказчика, который пожелал составить ей компанию.

Где-то рядом что-то тихо хрустнуло, и Гиена нервно сжала пальцами рукоять меча. Она потратила много времени, чтобы его зачаровать, но привычной уверенности в себе это сейчас не прибавляло.

Твари, обитающие здесь, не стали бы долго красться по следам жертвы, изучая, что она из себя представляет. Ночь была их временем, а мрак – верным спутником. Постороннему не выйдет их испугать, отогнать или обмануть, только убить.

Химеры – верные стражи знати, глумящиеся над законами мира. Они представляли собой безумное сочетание частей тел самых разных животных, чьей-то недоброй волей сшитое воедино. И вызывали не недоумение, не нервный смех, а какой-то дикий, леденящий душу ужас своей мерзкой неестественностью. Головы, похожие на собачьи, со слишком длинными и тяжелыми рогами, жалко волочащиеся по земле, с содранной кожей и гноящейся незаживающей раной, лапы львов, заканчивающиеся копытами, вызывающие страдания при передвижении, короткие кожистые крылья, не позволяющие взлететь. При свете дня, измученные своим существованием, они отчаянно искали избавления.

Во тьме же их общая животная злоба прорастала в подлунный мир таким чудовищным коллективным разумом, что не каждая жрица рискнула бы близко подойти к стенам Первого округа.

Гиена с криком шарахнулась в сторону, и огромная шакалья голова сомкнула зубами воздух, зато две змеи, выраставшие из неё, словно пара извивающихся гребней, вцепились в податливую плоть своей добычи. Жрица вскрикнула и ударом меча обрубила змей, уклонилась от зловонной жидкости, брызнувшей из них, и пронзила химеру в глаз и бросилась прочь, размахивая перед собой мечом, чтобы не подпустить к себе слишком близко ещё какую-нибудь тварь. Сзади раздался дикий вой – побеждённая химера издыхала, но остальные бросились в погоню.

«Ненавижу этих проклятых существ, – раздался откуда-то сбоку голос заказчика. – Всегда ненавидел, даже когда жил здесь».

Гиена зло зашипела на него, словно та змея. Ещё и получаса не прошло, как они пробрались в округ, а её уже ранили! Самой первой атакой, рассчитанной нахрапом выявить и уничтожить слабейших! Похоже, она сильно переоценила свои возможности. Что будет дальше? По крайней мере, впереди ждала неизвестность, а позади все так же слышался оглушающий стук копыт и неистовый рык химер. Остановиться, оглянуться, и встретить их лицом было выше её сил – и она бежала, не разбирая пути.

Дорога под ногами стелилась идеально ровная, для удобства тех, кто тут обитает. Гиена внутренне скривилась от отвращения: мысль о том, что кто-то может вот так, запросто, неспешным шагом полноправного хозяина пройтись по этим жутким улицам, почесать утром за ушком послушную химеру, вызывала в ней раздражение и старательно подавляемый страх.

Только сейчас она, наконец, поняла, что живой может, как и все предыдущие смельчаки, тоже отсюда не выбраться. Словно в подтверждение этих мыслей где-то совсем близко вновь раздалось голодное рычание, и Гиена наугад бросилась вперёд, желая только одного – как можно быстрее оказаться подальше от места, где только что громко щёлкнула клыками чья-то огромная пасть. Бешеная гонка продолжалась уже, кажется, вечность. Впереди – темнота, позади – смерть. Скучающие химеры искренне радовались столь удачно представившейся возможности поиграть в догонялки.

Гиена тяжело дышала, яд от змеиных клыков постепенно начинал своё губительное действие – рука онемела. Заказчик невозмутимо скользил рядом и не испытывал ни страха, ни усталости.

«Мразь!» – отстранённо подумала Гиена.

Внезапно жадный шум позади начал стихать, переходя в жалобное скуление, а после и вовсе исчез совсем. Возможно, химерам надоело преследовать не в меру резвую добычу, и они решили вернуться и сожрать павшего собрата. В любом случае, Гиена облегченно выдохнула, но бег всё же не замедлила. За что и поплатилась. Удар в стену чуть не вышиб из неё дух.

– Всё, самое трудное теперь позади, – удовлетворённо заключил заказчик. – Устроим привал. Химеры сюда не полезут.

– Откуда такая уверенность? – Гиена внимательно прислушалась. Ни звука. Твари исчезли так же внезапно, как и появились.

– Это же разрушенный дом Лаверна, – усмехнулся заказчик. – Более спокойного и безопасного места в первом округе не сыщешь. Вперёд, вход должен быть где-то здесь. Можешь посветить?

Яркая вспышка больно резанула по глазам, и Гиена непроизвольно зажмурилась, пока заказчик тщательно исследовал стену.

– Что ты ищешь? Потайную дверь?

– Нет, «потайная дверь» справа.

Она с интересом махнула рукой в указанную сторону, чтобы увидеть огромную дыру в стене.

– Тогда что? – раздражённо спросила Гиена.

– Неважно. В любом случае, я уже это нашёл. Поторапливайся.

Злобно зарычав пострашнее химеры, Гиена нырнула в дыру следом, мысленно поклявшись, что уничтожит гада за наглость сразу же, как только получит свои деньги. Неважно как, она найдёт способ.

– Кто такой Лаверн? – уточнила она через некоторое время. Раньше ей не доводилось слышать это имя. О человеке, жилище которого отпугнуло химер, хотелось узнать больше. Робкий огонёк был не в силах хоть немного разогнать тьму, и больше неприятно слепил глаза, чем помогал рассмотреть обстановку.

– Лаверн? Ты правда не слышала сказку про молодого аристократа, влюбившегося в свою пленницу? – заказчик так выразительно скривился, что не оставалось никаких сомнений о его отношении к этой истории.

– Не думаю, что такие сказки можно рассказывать на ночь детям, – улыбнулась Гиена. – Так почему сюда не лезут химеры?

В ответ заказчик лишь пожал плечами. Жрица плюнула и оставила дальнейшие попытки завести разговор.

Несколько минут прошли в молчании. Напомнила о себе боль в руке. Наемница с трудом прижала её к груди, поскольку яд почти лишил мышцы подвижности. После того, как она, с трудом различая впереди себя силуэт заказчика, с руганью споткнулась пару раз обо всякий хлам, он, наконец, обратил на нее внимание и остановился.

– Ладно, остановимся тут. Тебе нужно привести себя в порядок.

Гиена кинула на компаньона раздражённый взгляд и опустилась на пол там, где стояла.

Временную передышку она использовала, чтобы вылечить руку. После этого усталость навалилась на плечи, практически пригвождая к земле. Так долго ей раньше не доводилось путешествовать. Тяжело дыша, жрица растянулась на полу, отшвырнув в сторону всё, что мешалось. Похоже, яд успел распространиться дальше, чем она думала, поэтому на лечение ушло столько сил, следовало заняться этим раньше.

В лицо уткнулся холодный нос. Гиена лениво потрепала свою тёзку по холке. Одарив её вонью из полуоткрытой пасти, зверь прошёл вперёд и исчез во тьме, из которой донеслось глумливое хихиканье.

Она помотала головой, отгоняя дурноту, и поднялась на ноги.

– Надо идти. Там что-то есть. Что-то очень любопытное, – и поспешила на звук.

Это место вселяло какую-то неясную тревогу, как и всё, что связано со знатью, заставляя напряженно всматриваться в расплывчатые очертания предметов и сжимать свой меч, стремясь оградиться неясно от кого. Этот особняк был чуждым даже среди подобных, построенный на окраине первого округа. Словно живое существо, он явно не был рад пришедшим, нарушившим его покой. Во всяком случае, Гиена смутно ощущала чье-то неуловимое присутствие, но за спиной, всякий раз, когда она оборачивалась, неизменно никого не обнаруживала.

Напарник аккуратно переступил через что-то, не придав большого значения предмету, лежавшему на полу, жрица же вгляделась в нечто, своими очертаниями походившее на змею. По замшелым холодным камням, устилавшим подвалы особняка, вилась старая ржавая и рассохшаяся цепь, которая привела Гиену в небольшую комнату. Посреди нее, прикованный к подобию алтаря, лежал, вне всякого сомнения, человеческий скелет. Или, вернее, все, что осталось от него за долгие годы.

– Одна из камер для узников замка, – отметил неслышно подошедший заказчик. Она окинула хмурым взглядом крохотную камеру, пожала плечами и, повернувшись к нему, сказала:

–- Я искренне надеюсь, что ты знаешь, куда ведешь нас. Честно говоря, затея с подземельями мне нравится все меньше и меньше.

– Ты испугалась древнего скелета? Мы пройдем через тайный ход Лаверна лёгким прогулочным шагом. Я когда-то отыскал старые планы этих галерей, надеюсь, не все проходы обвалились. Полагаю, что это наилучший способ, но если тебе не по нраву – можешь возвращаться к химерам.

Гиена неопределенно хмыкнула в ответ и вышла из темницы, стараясь не задеть лежащую на полу цепь.

Несколько минут пути прошли в молчании. Наемница, которой каждую секунду становилось все неуютнее, отчаянно пыталась придумать тему для разговора. Ее спутник по-прежнему шагал впереди, уверенно полагаясь на свою память.

Поворот, еще поворот и запертая дверь. Гиена уперлась в неё плечом, пытаясь выбить, но прочное дерево, не сгнившее за долгие годы в сырых подземельях, не поддавалось. Тогда она взялась за проверенную годами, надёжную отмычку. Секунды ковыряний в ржавом замке – и раздался противный громкий скрежет, который, казалось, должен был перебудить весь округ, дверь поддалась, впуская обоих внутрь.

Заказчик, не говоря ни слова, медленно подошел к рассохшемуся и чрезвычайно пыльному столу, стоявшему посреди захламлённой комнаты. По всему помещению валялись обрывки кожи, испещрённой полустертыми символами, кости и ржавые, почти истлевшие обломки инструментов. Внимание заказчика привлекла тетрадь из крепко сшитых, хорошо сохранившихся листов – желтоватые страницы с плотной вязью крупных, чётких и размашистых букв.

– Лаверн проводил некие эксперименты с живыми существами, результатом которых и стали те уродливые твари, что за нами гнались. Может, у них сохранились воспоминания о чудовищных опытах и непреодолимый страх перед местом, где они проводились, как знать? Так или иначе, особняк в итоге оказался предан забвению, а оставшиеся в живых члены семьи отстроили себе новый, им не впервой. Разумеется, Лаверны осведомлены про единственное слабое место в обороне округа.

Гиена оторопело посмотрела на заказчика, который продолжал листать страницы тетради. На полях, около строчек, сверху и снизу, прямо в тексте темнели многочисленные рисунки и наброски. Части тел людей и животных, ритуальные кинжалы. На одной из страниц был начертан подробный план подземелий и камер с указанием, где и кто содержится. В противоположных частях плана темнели мелкие надписи «Ледник» и «Шахта».

– Я бы даже сказал, что юнцы, облазившие здесь всё вдоль и поперёк, периодически подновляют карту для «путешественников». Вот, – он помахал тетрадью, – хочешь посмотреть, кое-что даже осталось от того, что я сам сочинял.

– Ты обратился ко мне за помощью, – медленно зверея, негромко начала Гиена, – ты привёл меня сюда – прямиком в ловушку. У меня только один вопрос, – нехорошо усмехаясь, она направила не него меч. – Зачем?

– Мне действительно нужна помощь, и этот путь – единственный. Если хорошо знать дорогу, а я её знаю, то через катакомбы можно добраться до нового жилища старины Айланда. А от него до дома Эйсирина рукой подать.

– Где меня и тебя определённо уже ждут.

– Вовсе нет! – заказчик поднял руки, словно сдаваясь. – Я сказал, что Лаверны знают про то, что химеры сторонятся заброшенного особняка, но остальным, – он заговорщически подмигнул, – они об этом не упоминали.

Гиена яростно расчесала затылок.

– Так почему этот дом оказался заброшен?

Заказчик задумчиво поглядел в сторону двери, не торопясь с ответом.

– Вполне возможно, что молодой Лаверн, увлеченный своими экспериментами, создал слишком агрессивную тварь, с которой не смог справиться сам. Он собирал всё «лучшее» от различных живых существ. Ну, или, по крайней мере, так казалось его воспаленному разуму. Судя по его отрывистым и экспрессивным заметкам, в конечном итоге он смог создать свирепого разумного монстра, который не пожелал подчиняться хозяину.

В последний раз обернувшись на ржавые обломки инструментов и высохшие кости, грудами валявшиеся на полу, они двинулись дальше.

Завернув за угол, заказчик уперся в ещё одну дверь. Гиена немедленно вытащила отмычку и деловито сунула ее в замок. Ожидая пронзительного скрежета ржавых петель, она потянула за ручку, но дверь распахнулась неожиданно мягко.

– Мне казалось, на обещанные деньги можно нанять целую армию, которая с боем ворвется в особняк Эйсирина и душу из него вытрясет, пока ты будешь прогуливаться под луной, любоваться на розы и сочинять сонеты.

– Стихосложением, к прискорбию своему, не занимаюсь. Нам сюда, – он указал на шаткую лестницу, и Гиена смело на неё ступила. Впрочем, в ту же секунду раздался сухой треск и ступень, не стерпев такого бесцеремонного обращения, переломилась, и жрица, выругавшись, мрачно изучила снизу крышку люка, располагавшуюся довольно высоко.

– Превосходно. – Пробормотал заказчик, – именно в самый решающий момент. Все равно, что прийти в лучший бордель, оплатить вперед и… Впрочем, неважно. Как мы теперь поднимемся наверх? – он с досадой попытался пнуть обломки.

Гиена ловко вскочила на ноги и, чуть разбежавшись, уперлась ногами в стену, сумев сделать по ней несколько быстрых шагов. Этого оказалось достаточно, и, уже падая вниз, она успела зацепиться за края отверстия в потолке.

Заказчик спокойно поднялся следом по лестнице, не поколебав ни одной ступеньки.

– О, как это банально – подземный ход, ведущий в погреб замка. Впрочем, лучшего места, чтобы выбраться наружу в случае опасности, не найти – вряд ли преследователи сразу полезут за прошлогодним луком. Заметь, что никто и никогда не делал потайных лазов из винного погреба.

– Что теперь? – осведомилась Гиена.

– Теперь? Нам нужен ещё один лаз, Эйсирину прямо под крыльцо. Выбираемся наверх и ищем покои господина Айланда. Надеюсь, даже в столь поздний час он не спит, а занят делом, иначе может возникнуть досадный конфуз – ведь мы здесь без приглашения.

 

Глава 3. Бездушные

Блуждание по многочисленным коридорам нового особняка Лаверна закончилось у изголовья кровати его хозяина, очевидно, страдавшего бессонницей. Свет горел лишь в противоположном крыле, хорошо просматривающемся из окна, где, по словам приободрившегося заказчика, располагалась спасённая и любовно перенесённая с собой библиотека.

– Может, пока ты пытаешься разобраться, как открывается ход, я вздремну? Знаешь, воры всегда высыпаются перед кражей.

В подтверждение своих слов, Гиена бесцеремонно развалилась на кровати владельца, мстительно положив грязные ноги на подушки.

– Но мы то не воры. Это такая игра, понимаешь? Благородные веками играют в нее, и ни одному человеку в голову не приходит назвать их ворами или убийцами. Называется она «Убей соперника, отбери его богатства, подставь другой род и упрочь свое положение». Длинное название, впрочем, и история её тянется столетиями. Гораздо более рискованная, чем игра в кости, даже в самом грязном притоне, но неизмеримо более интересная.

– Дались тебе эти притоны, – миролюбиво протянула Гиена, покачивая в такт ногой мелодии, бренчавшей в её голове. – Знаешь, – хищно улыбнувшись, она приняла развязную позу, – я думаю, что именно по этой игре ты скучаешь больше всего, правда, дорогой? А все эти интриги и прочее – так, для отвода глаз. Что ты на это скажешь? – она соблазнительно облизала губы и провела рукой по груди ласкающим жестом.

– Ты ошибаешься, – заказчик бросил на жрицу мрачный взгляд. – В любом случае, все намного сложнее. Обычно аристократы в округе не игнорируют убийства даже младшего члена захудалого рода. Эта смертельная ошибка будет отличным поводом для ареста высших членов дома-зачинщика и их последующей казни, что, конечно, сильно ослабит род и выведет его из борьбы, может быть, навсегда. Дипломатические интриги стоят на первом месте перед всем остальным – ведь куда изящнее добиться желаемого, применив лишь собственные ум, красноречие и изворотливость, чем устранить неудобного человека при помощи наемника или на дуэли. Впрочем, когда без этого не обойтись – аристократы не гнушаются убийствами и воровством, но никогда не пятнают собственные руки – исключая, безусловно, благородную практику вызова на дуэль. Поэтому происшествие в доме Ренаров настолько странно. Что же до моего личного участия, то я люблю уверенность в том, что мои средства не потрачены впустую, а самый лучший способ убедиться в этом – проследить за всем самому. Чем я и занимаюсь.

Из уст заказчика вырвался торжествующий, приглушенный возглас. Проследив за его взглядом, Гиена наткнулась на разрезанные аккуратно по яркому орнаменту края ковра. С лёгкой печалью поднявшись с кровати, Гиена откинула ковёр в сторону, открыв не особо то и тщательно спрятанную крышку очередного погреба. Проворно спустившись по небольшой лесенке, она огляделась.

– А старина Айланд не дурак выпить, – удивлённо присвистнула она, рассматривая плотные ряды бутылок, трепетно выстроенные вдоль надёжно приколоченных полок. На самой нижней даже обнаружилась корзина с чем-то съестным, давно и безнадёжно покрывшимся плесенью.

Полки обрывались, и за ними уходила вдаль голая стена. Касаясь её кончиками пальцев, Гиена уверенно пошла вперёд, надеясь добраться к цели как можно скорее.

Сон и явь всегда забавно различались: непреодолимые расстояния проходились за мгновения, короткий отрезок пути мог растянуться надолго, заставляя увязать в давящих стенах со всех сторон. А иногда магия из снов выплёскивалась наружу. Как сейчас, например.

Сражённая внезапной атакой, Гиена шокировано уставилась на открывшееся зрелище.

– Они реальны? – изумлённо пробормотала она, не отрывая глаз от гигантского, явно плотоядного бутона, тянущего к ней свои усики и лепестки. – То есть, действительно видимы всем?

Напарник смотрел на неё с улыбкой, не демонстрируя и толики удивления.

– Но как же так, разве это возможно? – Гиена продолжала недоумевать. – Это не какие-нибудь маргаритки.

– Никогда не получается заранее предсказать, какая идея проявится в мире, а какая так и останется всего лишь фантазией. Иногда случаются такие вот чудеса.

– Не пойму, зачем сажать это у себя под носом, – проворчала Гиена. – Неудобно, наверное.

Неосторожный человек, судя по одежде, кто-то из прислуги, неосмотрительно подошёл к растению слишком близко. Первыми потянулись усики, стелясь у самой земли и маскируясь в траве. Бутоны будто бы отвернулись в демонстративной незаинтересованности происходящим. Зелёные листья успокаивающе мерно колыхались на ветру. Всё случилось быстро. Переплетённые усики взметнулись организованными силками, ловко обездвиживая жертву. Лепестки раскрылись и, не дав слуге издать ни звука, «заглотили» целиком, не оставив ни единого следа содеянного. Только бутон сменил окрас с белого на светло-розовый, словно покрылся румянцем.

Гиена непроизвольно отступила на пару шагов, подозрительно высматривая, не скользят и к ней такие усики.

Раздался чей-то громкий свист. Группа крепко сбитых работников, деловито прикрывшись самодельными щитами, подобралась к цветку и срубила толстый стебель, невзирая на ожесточённое сопротивление. Потянув лепестки в разные стороны, они вызволили барахтающегося несчастного. Уже ожидающий поодаль мальчишка с ведром, радостно улюлюкая, опрокинул его на голову последнему, смывая переваривающую жидкость и приводя в чувство. После чего двое мужчин подхватили неуклюжего собрата под руки и куда-то потащили, ветер доносил их недовольные голоса, что-то строго ему втолковывающие.

Гиена покачала головой.

– И вот зачем?

– Едва ли они вырастили это у себя добровольно, – заказчик весь сиял, в глазах плясали искорки смеха.

– Думаешь, кто-то сделал Ренарам такой подарок? – жрица соотнесла подземный лаз, по которому они только что прибыли, декоративное зелёное насаждение, обиженно отращивающее новые цветки взамен срезанного, и хмыкнула.

– Только не говори мне, что Лаверн распорядился вырыть целый подземный ход только для того, чтобы досадить соседу, – пробормотала наёмница, несколько потрясённая размахом злодеяния.

– Люди везде люди, – заказчик пожал плечами, – только уровень возможностей отличается.

– Что ж, – кровожадно скалясь, Гиена потянулась за висящим без дела клинком, – вряд ли эти цветы окажутся страшнее, чем химеры.

Процесс украл совсем немного времени, правда, прорубленная тропа быстро зарастала.

– И впрямь, никакого сравнения, – Гиена стряхнула сор, попавший на одежду. – Осталось всего ничего: пробраться мимо охраны, найти, где Эйсирин прячет тело своего отца (и не только, кажется, его брата тоже давно не видели в свете), в общем, разобраться, что же там произошло, в идеале, выкрав какие-нибудь доказательства. Не пойду же я к Первой с голословными обвинениями в адрес аристократа.

– Удачно вовремя «съели» того беднягу, – прокомментировал заказчик, пока Гиена шуровала в замке маленькой заброшенной калитки, давно и безысходно оккупированной цветами. Бутоны злостно плевались издалека какой-то дрянью, выстреливая лазутчикам в спины, но нападать не рисковали. – Ты действительно сильная жрица – притягиваешь к себе удачу. Это редкость даже в вашей среде.

Приотворив дверцу, Гиена осторожно заглянула внутрь. Может, химеры и охраняли от незваных гостей из других округов, но были не в силах защитить аристократов от козней друг друга.

Стража добросовестно патрулировала двор, и жрица оставалась незамеченной только потому, что у ворот раскорячилась старая побитая колымага, довольно странно смотрящаяся на фоне окружающей роскоши. Впрочем, у всех свои причуды. Гиена притворила дверь. До сих пор ей сказочно везло, но, честно говоря, как преодолеть остаток пути, она не представляла. Идти вперёд, надеясь, что ни у кого нет ни капельки дара, чтобы увидеть её? Слишком большой риск, когда дело касается знати. Рассеянно потянувшись почесать затылок, она наткнулась на шнурок и, потянув, вытащила подаренный Стервятницей амулет.

– Давай, – шепнула жрица, бережно сжав его в ладонях, – дай мне какую-нибудь подсказку. Мы почти у цели. Будет жаль возвращаться обратно ни с чем.

Ничего не произошло. Какие бы планы не преследовала Первая, они явно не подразумевали наведение своих порядков в знатном доме.

Покатав амулетик в руках, Гиена спрятала его под одеждой и яростно разодрала ногтями затылок.

– Пора взывать к богине и молить её об удаче? – предложил заказчик, следящий за движением бутонов.

Гиена нахмурилась. Как и она сама, великая богиня не работала бесплатно. Цена зависела от услуги: иногда достаточно было положить на алтарь еду и напитки, иногда – не только, но на подобное жрица ещё ни разу не замахивалась. Порой, служители совершали довольно страшные вещи, чтобы расплатиться.

– Стоит попробовать. Вернёмся в подвалы Айланда и одолжим немного вина, но, – Гиена неопределённо махнула рукой, – не знаю, сработает ли. Стоило лучше продумать план, – вздохнула она, – ненавижу это делать, когда следует действовать.

– Тогда идём переводить хорошее вино, – покладисто согласился заказчик, словно опасался спугнуть её решимость.

Обратную дорогу даже не пришлось прорубать: цветы старались избегать заговорённого меча, с которым уже успели познакомиться.

– По-моему, мы повернули не туда, – озадачилась Гиена, когда погреб, который уже должен был появиться, так и не показался.

– Там же была всего одна развилка, – недоверчиво хмыкнул напарник, – одна к Ренару, другая куда-нибудь в кусты в случае реальной надобности.

Гиена чуть смущённо развела руками. Её животное-спутница столь уверенно трусила впереди, что жрица, не задумываясь, следовала за ней.

– Вернёмся? – она остановилась и вопросительно оглянулась на заказчика. – Или посмотрим, куда ведёт этот проход?

– Назад всегда успеем, – рассудил тот, – но меч держи под рукой, может статься, что мы выйдем прямиком навстречу химерам.

Наёмница поспешно последовала совету, гиена стояла впереди и выжидающе глазела, словно подначивая, глумливо хихикала и бежала дальше.

– Пошли, – определилась жрица, – вдруг нам улыбнётся богиня.

Липкий страх, слегка позабытый, грозился вернуться вновь. Наёмница напряжённо вслушивалась в тишину, пока не различила странное шарканье и чьи-то сдавленные всхлипы. Застыв, она отчего-то представила жуткую картину: человека-химеру, ребёнка, скрещенного с какой-нибудь тварью. По спине пробежался озноб. Суетясь, она разожгла свет, разгоняя мрак по углам. И наткнулась на не менее (а то и более) испуганный взгляд.

Раб, судя по ошейнику, потрясённо уставился на неё, размазывая слёзы по лицу.

– Чей ты? – рыкнула Гиена. – Как сюда попал?

Тот рухнул на колени и затрясся. Рыдания усилились. Гиена подошла поближе, размахнулась и влепила ему смачную пощёчину. И ещё одну. Раб затих и, вроде бы, немного успокоился.

– Ещё раз спрашиваю. Кому ты принадлежишь и как здесь оказался?

Раб неожиданно тоненько захихикал, и поднял прищуренные от яркого света глаза. Зелёные.

«Тоже чужак», – отметила Гиена.

– Ниче-ей, – гнусаво протянул он, неприятно улыбаясь. Изо рта сочилась струйка крови по подбородку.

– Бывших рабов не бывает, – отрезала Гиена. – Значит, сбежал? От кого? Отвечай!

Раб улыбался и раскачивался из стороны в сторону. Слов он, казалось, то ли не слышал, то ли не воспринимал.

Гиена, не спеша, вытянула руку с мечом, давая хорошенько его разглядеть, а когда демонстрация не подействовала, подцепила кончиком лезвия подбородок раба, заставив поднять голову. Тот уставился на неё, широко распахнув глаза с расширенными зрачками.

– У него должно быть на ошейнике выгравировано, – вмешался заказчик.

Гиена опустила меч чуть ниже, поддев грубый железный обод, охватывающий тощую шею, и поднесла свет, чтобы лучше его рассмотреть.

– Возноси хвалу своей богине, жрица, – её спутник обрадовано потёр руки. – Он сбежал из рук нашего друга Ренара.

Раб вздрогнул, шарахнулся назад и попытался отползти, смотря взглядом загнанного раненного зверя.

– Нет! – взвизгнул он. – Нет, пожалуйста! Не возвращайте меня к нему! Он убьёт меня!

– И правильно сделает, я бы тоже убила, – доверительно поделилась Гиена, наступая. – Таких как ты надо жестоко наказывать, чтобы другие боялись повторить эту участь, разве я не права? –Промурлыкала она, присев на корточки и ухватила ошейник рукой почти ласкающим жестом. Меч вернулся к беззащитному горлу в едва обозначенном касании. – Но, – мягко надавила она, – если ты сделаешь кое-что для меня, – отведя лезвие в сторону, жрица очаровательно улыбнулась, – я тебе помогу, как ты на это смотришь? Ты – мне, а я – тебе.

Раб потрясённо приоткрыл рот и медленно кивнул, не отводя глаз, как загипнотизированный.

– Хорошо, – продолжила она, – а теперь расскажи мне. Как ты тут очутился?

– У хозяина, – раб шмыгнул носом, – то есть у Ренара есть комната, – он еле заметно вздрогнул, – для испытаний, под землёй. Она соприкасается с этим тоннелем.

– Да! – Гиена готова была, как Эфа, пуститься в пляс. От её громкого восторженного возгласа раб съёжился, замирая, как кролик перед удавом.

Потрепав его по голове, как собаку за хорошую службу, жрица похлопала в ладоши в потолок, воздавая должное своей покровительнице.

– Жди меня здесь. Когда вернусь – возьму с собой.

И она азартно бросилась вперёд, догоняя уже скрывшуюся спутницу.

– Лучше было бы его убить, – заказчик недовольно хмурился, оглядываясь назад.

– Я сегодня добрая, – весело оскалилась Гиена. – Может, он потом ещё что-то расскажет, как перестанет трястись. Вот оно, смотри, – она указала на стену, рядом с которой сидел её зверь, нетерпеливо их дожидаясь.

Обшарив поверхность, наёмница почувствовала, как куски земли под её руками легко продавливаются внутрь.

– Ай-ланд, – пропела Гиена, – ай-да-Ай-ланд, я готова тебя расцеловать. – При помощи меча она быстро разворотила стену и пролезла в образовавшийся проём. – Наконец-то добрались.


Первое, что она ощутила – это холод. Сразу захотелось обнять себя за плечи, по примеру Стервятницы. Вторым был запах. Пахло неприятно, раздражая чуткие ноздри.

– Вот оно, – пробормотал попутчик, присев на корточки рядом с нагромождением грязных ящиков.

Жрице не требовалось туда смотреть, она догадывалась, что увидит: множество останков, животных и человеческих.

– Мы называем их Бездушными, – Гиена без былого энтузиазма тоскливо прислонилась к стене. – У них хватает силы воплотиться в человеческие тела, но это определённо не люди. Те, что слабее, захватывают человека ослабленного, охваченного болезнью, сломленного. Те, что сильнее – создают свои собственные тела, вселяясь в плод, находящийся в утробе. Иногда они почти безвредны – просто призраки, тоскующие по жизни, которые мелко вредят. Но бывает и так, что их вмешательство в наш мир масштабно и кроваво. Похоже на то, что у нас последний вариант.

– Не люди, а призраки, говоришь, – заказчик недобро прищурился.

Гиена развела руками.

– На правду не обижаются. Но, честно говоря, я не имею ни малейшего представления, кто они такие. Никогда ещё с ними не взаимодействовала, а уж кого только не повстречаешь во снах. Я передам Первой, что это они хозяйничают под видом аристократов, пусть она и думает, что со всем этим делать.

– Их можно уничтожить?

– Наверное да, говорю же, никогда не пробовала. Да и зачем. Это же не люди, а нечто совершенно иное, их сложно по нашим меркам судить. Для чего-то они нужны.

Оторвавшись от стены, Гиена подошла к стоящим рядом высоким сосудам, провела пальцем по горлышку одного из них и принюхалась. Вздрогнула, услышав шум открывающейся двери.

Подозвав встревоженную гиену, уселась на пол, скрестив ноги, укрывшись за ящиками.

Раздались глухие шаги, и в поле зрения показалась тонкая фигура.

– Он меня не видит, – растеряно указал на очевидное замешкавшийся, не привыкший прятаться заказчик.

– Конечно, – кивнула жрица, выжидая, – он же воплощён. Не многие люди сейчас способны нас увидеть, хотя никогда не стоит рисковать, дар может обнаружиться у кого угодно. – К тому же, этот довольно слаб. Едва ли его интересует нечто большее, чем бесконтрольное поглощение пищи, – жрица указала на ящики и сосуды, покрытые засохшей кровью.

– Они едят людей? – напарник удивлённо приподнял бровь.

– Нет, конечно, они кладут в рот и жуют ту же пищу, что и все. Тело же человеческое, одним только мясом питаться не может. Но по-настоящему их насыщает чистая энергия, эмоции, проистекающие из чужих страданий, например.

– Но зачем для этого воплощаться? Разве не проще найти какую-нибудь заварушку и перемещаться от одной к другой или что-то вроде этого?

– Как правило, проще, и именно так эти создания обычно и поступают. Смотри, он словно лунатик, – Гиена наблюдала, как молодой аристократ бесцельно бродит по помещениям, задерживаясь у некоторых мест, словно прислушиваясь к чему-то. Может быть, к оставшимся отголоскам чужих мучений.

– Так, а вот это мне уже не нравится, – напряглась жрица.

– Хочешь сказать, до этого момента всё было в порядке? – буркнул заказчик.

– Видишь кинжал на его бедре? Ритуальный. Опасная вещица. Он не сотворил бы такого в одиночку. Ему кто-то подсказал, очень похоже на работу жрицы. Одна из нас несколько лет назад покинула храм, возможно, это её рук дело. Только для чего всё это?

Рывком поднявшись, Гиена молниеносно выхватила меч и плашмя огрела им блуждающего аристократа по голове. Тот мгновенно рухнул, успокоившись. Жрица выхватила из его ножен кинжал. Тот будто раздвоился: одна часть продолжала оставаться там же, где и была, а другую – точную копию, Гиена теперь держала в руке.

– Всё, пора, – жрица решительно направилась к выходу. – Я должна успеть вернуться и предупредить Первую о том, что обнаружила. Размножение Бездушных – это не то, чем мы обычно занимаемся. Если за этим стоит бывшая жрица, то её придётся лишить силы. К слову, чтобы стать бывшей, она изначально не должна была этой силы иметь. Так что придётся ещё и найти тех, кто вынес решение об изгнании.

– Благодарю за помощь, – заказчик вновь поклонился, уже с большим расположением, чем в начале знакомства. – Я принадлежу этому месту и храню свой род. И мне не нравится, когда кто-то пытается ставить под угрозу его существование. К несчастью, воздействовать на мир я давно уже не в силах. В отличие от тебя. Надеюсь, дорогу ты помнишь. Я останусь и поищу старших Ренаров. Сдаётся мне, что брата Эйсирина постигла та же участь, что и их отца.

– Если не страшнее, – пробормотала Гиена себе под нос. На одного бездушного количество растерзанных живых существ слишком велико. – И ещё кое-что. Тот раб, оставшийся в подземелье. Он видел меня, а странствующий в своих сновидениях дух жрицы мало кто из воплощённых способен заметить. У него дар, и я не могу закрыть на это глаза. Одарённые принадлежат храму и служат лишь богам.

– Будь осторожна, жрица. Химеры никуда не исчезли.

Гиена пытливо посмотрела на призрак умершего аристократа, с которым прошла весь этот путь.

– Один раз миновала, как-нибудь и во второй раз смогу.