Отклонения в развитии с эзотерической точки зрения

Bestiole

Le rire dilate l’esprit
Команда форума
Регистрация
19 Сен 2019
Сообщения
1.145
Реакции
1.022
Баллы
113
Иногда у совершенно здоровых родителей рождаются "особенные" дети. И перед ними ребром встаёт вопрос: "Что же делать дальше?"
Общество отвечает на этот вопрос обычно так: "Это ваш крест, теперь вы должны его нести. Положите свою жизнь на алтарь существования этого ребёнка".
С той же настойчивостью люди могут диктовать и прямо противоположное: "Сдайте его в интернат, пусть о нём позаботится специально обученный медицинский персонал".

Бурные обсуждения в интернете вызвала статья Катерины Мурашовой, героиня которой выбрала третий путь. Не строить весь свой мир вокруг ребёнка-инвалида, а с максимальной пользой вписать его в свой ранее налаженный ритм жизни. Ниже я приведу текст этой статьи.

Собственно, мне интересен эзотерический взгляд на проблему. Люди-инвалиды. Как? Почему? За что?

https://snob.ru/selected/entry/91276/

Кинолог для особого ребенка
Каким бы богатым ни был опыт врача и психолога, он никогда не может быть полным: в любой момент может произойти что-то, что переворачивает все представления о диагнозе с ног на голову

rubric_issue_event_790408.jpg


Ездила на днях в Псков и там, помимо прочего, выступала перед студентами. Один из них спросил:

— Вас, должно быть, после стольких лет работы клиенты уже и удивить ничем не могут? Вы ведь всякие разные семьи видели…

Задумалась, прежде чем ответить. Да, иногда так и кажется: всякое видела, ничему уже не удивлюсь. А потом опять приходит кто-нибудь с чем-нибудь — и замираешь в немом ошеломлении перед многообразием мира и человеческих реакций.

Расскажу об одном таком случае.

Парень был крупный, в мешковатых брезентовых штанах и огромных кирзовых сапогах, с очень маленькой для его роста головой. В лицо я заглянула мельком, но сразу поняла: сильно не норма. Раньше обходились медицинскими терминами: «дебил», «идиот», теперь говорят «с особенностями». Мать уверенно толкнула его на стул в коридоре, почти крикнула: «Джек! Сидеть! Здесь! Ждать!» — и сунула ему в руки уже включенную электронную игрушку, по экранчику которой бегали какие-то треугольники. Женщина и мужчина, пришедший с ней, прошли ко мне в кабинет.

Я одновременно подумала две вещи: 1) не опасно ли оставлять ТАКОГО одного в незнакомом коридоре (испугается еще чего-нибудь, не дай бог, психанет, а у нас там дети маленькие бегают)? 2) если взрослые зашли в кабинет без него, значит, не хотят, чтобы он слышал, что будут о нем говорить. Значит, он все-таки что-то достаточно сложное понимает, и не все так плохо, как мне показалось.

Мужчина и женщина уселись на стульях основательно, предварительно поерзав, и одинаково сложили на коленях сильные, явно знакомые с грязной физической работой руки.

— Оригинальное имя у вашего сына, — сказала я. Надо же было с чего-то начать. Я не люблю сразу спрашивать диагноз. Сами расскажут.

— Не, его по документам Дмитрий зовут. Это мы его так кличем для удобства, чтобы не забыть, что он такое.

— Что он такое… — с некоторой растерянностью отзеркалила я. — А он там, в коридоре, один, не испугается?

— Не. Ему сказали «сидеть, ждать» — он и будет. Не убежит, нет, у него выдержка команды хорошая. Если только коза не придет — он к ней сразу бежит, но откуда ж у вас в поликлинике коза? А здесь у вас в кабинете, мы заглянули, машин-игрушек много, яркие, он любит, начнет еще хватать, а зачем? Мы его привезли, бабушка с ним не хочет, не умеет правильно, а вот Люська может, но мы не знаем, правильно оно или нет, она малая все же, ума-то не особенно, потому и приехали к вам.

Если честно, после этого монолога я растерялась окончательно. Выдержка команды, придет коза, где-то есть еще «малАя Люська», у которой тоже «ума не особенно». Они приехали ко мне по ее поводу? Но почему же тогда не взяли ее с собой? Мать, как ни крути, тоже весьма странноватая. Я с надеждой взглянула на мужчину:

— Может быть, вы расскажете про вашу ситуацию подробнее?

— Не, это лучше она, — мужчина отрицательно замотал лохматой головой, указывая на супругу. — Я ж Джеку не родной отец, отчим, прежде меня не было, я и не смогу сказать, чего вам надо.

— Давайте мы начнем с самого начала, — предложила я матери (ее звали Марьяна). — Как проходила беременность, как Джек родился.

— Ну ладно, — без всякой заинтересованности (дело все-таки в Люське?) откликнулась она. — Если вам так надо.

У Джека микроцефалия и глубокая умственная отсталость. Причины никто так и не узнал. Ситуация была приблизительно ясна уже в роддоме. Молодой матери предлагали сразу написать отказ от ребенка — он никогда не заговорит, никогда не будет с вами играть, никогда не сможет за собой ухаживать, ужасная обуза на всю жизнь, может, потом еще нормального родите. Рассудительная Марьяна сказала: э, нет, погодите, я сейчас ничего не соображаю, а оно не горит, заберу его домой, разберусь, что к чему, тогда и решать буду.

Марьяна — кинолог, с детства любила собак, а потом, когда выросла, стала с ними работать. Занималась дрессировкой, после вместе с мужем завела питомник.

Прошло время. Муж присмотрелся к сыну, сказал: нам настоящий ребенок нужен, помощник, а не урод никчемный, давай его отдадим все-таки. Марьяна сказала: не, ну как это — отдать, не по-человечески как-то. Да я уж и привыкла к нему, мать все-таки, инстинкты, все такое. Он сказал: надо было сразу отдавать, как советовали. А теперь, чтобы тебе легче было решить, выбирай уже: либо я, либо это. Марьяна сказала: если ты, урод, так ставишь вопрос, так на фига ты мне такой нужен?!

Муж ушел. Марьяна осталась одна в загородном доме (купили, чтобы завести питомник, продав городскую квартиру семьи Марьяны) — с мамой, сыном-микроцефалом, козой, пятью кошками и пятнадцатью среднеазиатскими овчарками-алабаями. До поликлиники добиралась редко, до каких-то специалистов — тем паче. Но если все-таки добиралась, всем задавала один и тот же вопрос: ну объясните вы мне, что он такое? Что у него внутри-то? И вот кто-то однажды ей сказал: вы же с собаками работаете? Ну так вот: у вашего Димы интеллект точь-в-точь как у большой собаки! И на бОльшее, увы, мы рассчитывать не можем.

— Правда? — замирающим голосом переспросила Марьяна. — Вы не врете? Спасибо, спасибо, спасибо вам! — крикнула Марьяна, и, подхватив ребенка, как на крыльях понеслась домой.

К концу той недели Дима был переименован в Джека и его начали дрессировать. К трем годам он знал команды «фу», «сидеть», «стоять», «гулять», «ко мне», «место», «лежать», «дай руку», «дай ногу», «одеть», «снять» и уверенно выполнял апортировку любых предметов. К пяти Марьяна обучила его большинству элементов караульно-розыскной службы (у него оказался отличный нюх, почти как плохой собачий). Тогда же Джек начал проситься на улицу, чтобы пописать и покакать. За это его поощряли особенно активно и обильно, но на закрепление навыка ушло еще три года. Прежде специалисты говорили Марьяне, что при таком поражении мозга этого просто не может быть никогда, ни при каких обстоятельствах — на этом уровне гигиенические навыки, увы, не формируются. Однако к тому времени она специалистам уже не верила и была специалистом по воспитанию «джеков» сама.

Джеку было шесть, когда по кинологическим делам Марьяна познакомилась с Николаем. Она ему понравилась сильно и сразу, но женщина осторожничала. Потом призналась: у меня, кроме собак, еще и Джек есть.

— Что за Джек? — подозрительно спросил мужчина.

— Приезжай, увидишь.

Просмотрев на площадке все дрессировочные достижения Джека, Николай дал ему кусок сыра и зааплодировал Марьяне:

— Гениально! Джек у тебя чудесный, а ты — несравненная!

Марьяна поняла, что ей наконец повезло.

Через два года родилась Люська. Слава всем богам, совершенно нормальная.

На данный момент (к пятнадцати годам) Джек уверенно выполняет около ста пятидесяти команд, и еще порядка пятидесяти находятся на стадии закрепления. Он понимает несчетное количество отдельных слов и обращенные к нему предложения из двух знакомых слов типа «Принеси миску» или «Где Люся?». Сам сознательно произносит около двадцати пяти слов (из них пятнадцать — кинологические команды). Имитационно — много больше. Умеет выгуливать собак по фиксированной трассе, расставлять миски с кормом, менять воду, чистить будки и вольеры, держать во время дойки строптивую козу, кормить кур и кошек, а также закреплять уже выработанные у молодых псов команды (самая занудная часть кинологической работы).

— Джек у нас классный, — сказал Николай. — Помощник. Всю черную работу на себе тащит. И не устает вообще, ему все мало. Придет, смотрит, лапой вот так делает и говорит: есе, есе. Это значит: еще что сделать? Ну это как у служебных собак тоже. Они же не только за лакомство, они же ЛЮБЯТ работать, быть нужными. Не знаю, как бы мы без него справлялись.

Однажды Марьяну случайно занесло на тусовку мам с «особенными детьми». Вышла оттуда с глубоким изумлением: «Чего-то я этого ваще не поняла — как так жить-то можно?» Когда по просьбе тамошних завсегдатаев рассказала, что умеет делать Джек, и сообщила, что он не принимает никаких лекарств (Джека и тяжесть его мозговых поражений все видели воочию, диагноза Марьяна не скрывала), ей просто не поверили. Предложила желающим приехать в гости и убедиться. Две семьи приехали (помимо прочего, им обещали разрешить погладить собачек и козу). Увидев Джека «в деле», обе мамы разрыдались. И дальше был забавный опыт: одна из этих двух мам стала умолять Марьяну обучить ее ребенка «хоть чему-нибудь из того, что Джек умеет». Марьяна согласилась, но поставила условие: ребенка, его лекарства и деньги на прокорм оставляете, а сами — убирайтесь, вам этого видеть не надо. За месяц холеного «особенного ребеночка», вокруг которого много лет крутилась вся жизнь его семьи, обучили самостоятельно есть из миски (до этого его кормили), приносить по команде тапочки и бросать по команде «фу» все то, что он схватил. Спать ребенок полюбил в просторной собачьей будке вместе с недавно щенившейся сукой алабая (она его грела и вылизывала), и в конце даже пытался помогать Джеку убирать вольеры, таская туда-сюда сено и собачьи какашки. Слух прошел по сообществу, и несколько раз потом Марьяне предлагали «любые деньги». Николай посмеивался: «А что, жена, может, плюнем на “разводить и дрессировать собак” и начнем дрессировать этих… “особенных”? Прибыльное ведь дело может выйти». — «Не, — отвечала Марьяна. — Ты как хочешь, а мне с собаками сподручнее!»

— Ребята, а вы чего ко мне приехали-то? — спросила я по окончании рассказа.

— Да про Люську спросить! Я ж вам сразу говорила!

— А чего ж ее не привезли-то?

— Да ее тут не надо! У нее знаете ухи какие? Так и вертятся все время, и подслушивают. Нам вот что нужно понять: Люське сейчас шесть. Джек за ней присматривал, пока она маленькая была, даже учил ее, и теперь, понятное дело, считает ее щенком и не слушает. А она уже пытается им командовать. А ума-то нет! Недавно ее деревенские мальчишки-приятели побили, так она им и пригрози: «Я Джека на “фас” выучу, так он вас на кусочки порвет». Мать ихняя слышала и мне рассказала. Это дело? Но с другой стороны: мы не вечные, помрем когда-нибудь, если Джек к тому времени жив будет, кому за ним дальше присматривать? Люське, кому ж еще! Значит надо, чтоб он ее, как нас, слушался. А чем моложе пес, тем легче его приучить — это вам понятно, конечно. И вот: как нам тут поступить-то? Нам сказали: вы — биолог, понимать должны, потому — к вам.

— Ох, — сказала я. — Ну сейчас попробуем обсудить.

Все обсудив, мы решили, что сейчас «переключать» Джека на Люську еще рано — все-таки это слишком большая ответственность для шестилетнего ребенка. Доказательством для кинологов послужило такое мое соображение: вы же не доверили бы такому ребенку самостоятельно работать с взрослым кобелем-алабаем, даже прекрасно обученным?

— Да, — признали супруги. — Это опасно.

Сроком для начала обучения Люськи в роли «водителя» Джека мы положили ее десятилетие. Еще несколько лет уйдет на приучение их работать в паре и закрепление навыков, и в результате к самому сложному Люськиному возрасту все будет уже готово и сможет сколько угодно ждать в латентной фазе.

Вот такая история. Мир всегда готов удивить, сколько в нем ни проживи и чего ни навидайся.

Катерина Мурашова
 
Я немного сталкивалась с работой с особенными детьми, родители одной двухлетней девочки с синдромом дауна внешне как будто совсем не переживали по поводу диагноза, относились к ней как к обычной и ждали четвертого. Есть конечно и другие, для кого это тяжелое бремя, но рассуждать почему это и зачем это не для моего уровня развития, как мне кажется
 
Я Мурашову посматриваю, интересная женщина
Я вот про неё узнала совершенно недавно и случайно, но статьи на Снобе потом с интересом прочла. Рассказ про гвоздь так вообще выглядит немного фантастически)
 
Может они и есть уровня - "животные", раз поддаются дрессуре.
Жестко конечно, но это же брак явный.
Причем, такие люди часто физически крепкие.
 
Может они и есть уровня - "животные", раз поддаются дрессуре.
Жестко конечно, но это же брак явный.
Причем, такие люди часто физически крепкие.
Плата за еду ядовитую, химию везде, гмо всякие, фармакологию липовую, облучения разные, опыты над людьми и пр.
Коллективная карма найдёт каждого рано или поздно.
 

https://snob.ru/entry/238840/

Жизнь Леши разделилась на до и после того, как ему исполнилось пять лет. И всему виной обычный гвоздь


0666d2bfc344440b5d72cc233b01fbb7aaec213ddb6b00745976a334c7ea35bc.jpg

Иллюстрация: Veronchikchik

Это случилось много лет назад.

— Я обращаюсь к вам сейчас как к королеве на балу у Сатаны, — сказала женщина.

После данного вступления я, тогда еще молодой психолог, существенно напряглась. Это такой комплимент? Юмор? Издевка? Или еще что-то, мною категорически непонятое?

— Расскажите по существу, — суховато попросила я.

Женщина сидела на стуле, выпрямив спину. В кресле прямо напротив меня расположился ее сын, с явными признаками глубокой умственной отсталости или иного органического поражения головного мозга. Судя по размерам мальчика (оценить возраст по его лицу не представлялось возможным) ему было лет 10–12.

История женщины и мальчика оказалась глубоко трагической. Леша родился у молодых, совершенно здоровых родителей, абсолютно нормальным, с нетерпением ожидаемым и с любовью всеми родными принятым ребенком, и до пяти лет развивался, по словам невролога, безукоризненно, в соответствии со всеми возрастными показателями. Некоторые из них, по словам матери, он даже в своем развитии превышал, например, в пять лет уже умел считать в пределах десяти и читал простые предложения типа «мама мыла раму».

Дальше случилось несчастье. На даче у друзей трое мальчишек (Леша и двое сыновей хозяев, 5, 7 и 10 лет) тайком зашли в сарай и, поддерживая друг друга, полезли на верстак доставать с верхних полок что-то решительно им нужное для их мальчиковых созидательных игр (кажется, они собирались строить не то вигвам, не то крепость на дереве).

В какой-то момент маленький и довольно неуклюжий Леша на этом высоком верстаке не удержался (по другой версии кто-то из старших мальчиков перегрузил его уже добытыми с полок сокровищами) и навзничь упал на пол с большой высоты. Но самим этим падением трагическое невезение мальчика, увы, не исчерпалось. На полу сарая в этом месте лежала старая доска, из которой торчал кверху огромный ржавый гвоздь. И этот гвоздь воткнулся Леше прямо в голову.

Хозяйские мальчики испугались представившейся им ужасной картины до такой степени (как выяснилось потом, они почему-то сразу решили, что Леша умер и взрослые неминуемо обвинят их в его смерти), что убежали за пределы участка и спрятались в кустах в неглубоком овраге.

Только через некоторое время (никто потом так и не сумел выяснить, через какое именно) старший мальчик немного пришел в себя, выработал некий план и побежал на участок с рассказом о том, что они с братом «что-то давно Лешу не видели, а последний раз он вроде в сарай заходил».

Мобильных телефонов тогда не было, стационарного телефона в пределах поселка — тоже. Отец подхватил завернутого в одеяло Лешу на руки и все побежали к шоссе. Там они (бешено машущие руками и бросающиеся под колеса люди с ребенком на руках) почти сразу остановили машину и поехали в ближайший пригород, где по разумению остановившегося водителя была больница.

В пригородной больнице не сразу поняли, в чем дело («Упал? Головой ударился? Ничего, успокойтесь, мамаша, дети крепкие, у них, знаете, мозг в такой как бы жидкости плавает…»), а когда увидели и узнали про гвоздь, дежурный врач побледнел, велел готовить реанимацию и сразу побежал куда-то звонить.

Оперировали Лешу только спустя неделю, в Ленинграде, в больнице имени Раухфуса. Потом началось воспаление всех на свете мозговых оболочек. Потом некупируемые судороги. Потом еще одна операция… Надо ли перечислять?

В конце концов хирурги отступились и сказали: мозг существенно поврежден и на данный момент ребенок, увы, почти овощ, исключая судороги (до конца их убрать так и не удалось). Но знаете, у детского мозга есть всякие возможности восстановления… Пусть вас терапевт понаблюдает, и еще, знаете, лечебная физкультура…

Все думали, что Леша умирает. Неверующие родители от ужаса происходящего даже по чьему-то совету пригласили священника. Молодой и несколько какой-то хипповатый священник оказался умным человеком и сказал: не суетитесь, ребята, и не хороните сына прежде времени, все, однако, в руках Господа нашего, живем конкретно сегодня, благодарим и спать ложимся. А завтра будет день, и «будем делать посмотреть».

Родители и прочие родственники наставление услышали, стали делать, как им сказали, и все, как ни странно, оказались правы. Леша выжил, а компенсаторные возможности детского мозга явились налицо. Мальчик стал двигаться, концентрировать взгляд, удерживать предметы, через некоторое время сел, потом встал…

Никаких фондов и идей «поедем лечиться за границу» тогда еще не было, но была еще жива очень сильная традиция всяческой физиотерапии и той самой советской лечебной физкультуры, которая на стадионе и в стиле «сам себя за волосы из болота». Пять раз в неделю в нашей поликлинике лечебная физкультура, три раза в неделю здесь же физиотерапия и каждый день дома и во дворе по полтора часа занятий по выданной врачом схеме со сменяющими друг друга родственниками, друзьями семьи и даже случайными дворовыми знакомыми, знающими о трагедии и предлагающими помощь: вы, мамочка, посидите на лавочке, отдохните, или вот в магазин сходите, а мы тут с ним пока повисим и походим…

Ха! Что касается физической стороны, то прогресс колоссальный. Леша уверенно ходит, поднимается и спускается по лестнице, почти не держась за перила, садится, встает, может висеть на турнике и поднимать ноги, судороги почти исчезли, остался тремор одной руки, но если что-то очень надо, то Леша второй рукой его гасит. Сам ест ложкой и сам идет в туалет и штаны снимает. Надеть как следует сам может не всегда. Но верхнюю одежду, шапку, обувь надевает, как правило, сам. Ездит на велотренажере и на трехколесном велосипеде.

С менталкой, увы, все гораздо хуже. Леша ничего не говорит, иногда мычит, воркует или орет, протестуя или радуясь, похоже, что не узнает никого из родных, не откликается на свое имя, обращенную речь как будто не понимает совсем, но иногда, как собака, оборачивается на какие-то уж совсем истошные крики типа «Фу! Ко мне! Брось!» и т. д., ни на каких картинках ничего по просьбе не показывает, хотя книжки охотно берет и даже листает по много раз. Знает повторяющиеся ежедневные ритуалы и в общем-то со спокойной готовностью в них участвует. От какой-то сугубой неожиданности, напротив, может начать нервничать, орать и даже уйти и спрятаться.

Исполненная сочувствия, я все же помнила странное начало нашей встречи.

— С чем вы ко мне? Какой запрос? Упражнения для попытки запустить речь? Для понимания речи?

— Нет, не это, тут я, боюсь, мы с логопедом и врачами за эти годы уже все сделали, что можно, — вздохнула женщина. — Я только хочу, чтобы мне, так сказать, перестали приносить платок. Помните Фриду в «Мастере и Маргарите»?

Я опять напряглась:

— Простите?

— Понимаете, он собирает гвозди! — почти крикнула женщина и отвратительно хрустнула пальцами.

— Какие гвозди?! — я почувствовала, как по моей спине пробежали мурашки.

— Всякие. Любые. Мы с ним гуляем, и, если он видит хоть какой-нибудь гвоздь, маленький или большой, он его поднимает, откапывает, выдергивает и берет с собой. Кладет в карман «на потом» или сразу несет мне. Мычит и сует в руки. Вы представляете…?

Я представила. Гвоздей в то время в окружающей среде было много. Особенно если специально приглядываться. За одну прогулку можно, не напрягаясь, найти десяток.

— Никакого логического объяснения, — пресекла мои вопросы мать Леши. — Мы думали сто раз. Он категорически не видел того гвоздя, который превратил его в инвалида. До травмы гвоздями не интересовался. После травмы ему никто, разумеется, про гвоздь не рассказывал и уж тем паче не давал с ними играть — безумцев у нас семье не водится. Он сам.

— Гвозди Леша приносит и показывает только вам?

— Остальным членам семьи тоже, но намного реже. Что это значит — не знаю. Но отчаянно хочу, чтобы оно прекратилось. Вы можете мне помочь?

— Сразу — точно нет, — сказала я. — Но я попытаюсь об этом подумать. Приходите через неделю.

***

Всю неделю история с гвоздями меня не отпускала.

Я думала приблизительно так:

  1. Это могло быть просто наблюдение: когда я показываю ей гвоздь, она ужасно нервничает и выходит из себя — вот прикольно! Но, по словам матери, нынешний Леша не особенно интересуется другими людьми, и уж тем паче — их состоянием.
  2. Это могло бы быть тревожащее воспоминание травмированного мозга и попытка от него избавиться. Но никакого воспоминания нет и быть не может — Леша никогда не видел того гвоздя.
  3. И наконец, третье — это может быть сигнал. Попытка что-то сообщить. Но — что? И почему таким странным способом?
***

Когда они пришли снова, у меня на журнальном столике были разложены гвозди и шурупы — всех форм и размеров, которые я смогла за неделю найти.

Мать побледнела и закрыла лицо руками. Леша мгновенно подошел к столу и присел на корточки. Я протянула ему самый большой гвоздь. Он взял его и показал матери. Мать отвернулась.

— Можно дать мне! — сказала я и для верности похлопала себя по груди. — Я люблю гвозди.

Леша протянул мне гвоздь, я положила его рядом с самым маленьким и пальцами показала разницу. Леша положил их крест накрест. Я сложила из гвоздей звезду.

Параллельно я говорила с матерью:

— Нам в университете психиатрию читал старый психиатр из Военмеда. Он не любил психологов и на каждой лекции нас по-всякому обзывал. Говорил, что психиатрия — это лекарства, а мы — бесполезные болтуны и никчемушки. К нему на лекции многие не ходили. Я ходила. Он говорил: даже если человек лежит в коме или бьется в бреду, и почти весь мозг, как пожаром, захвачен психической болезнью, пока человек жив, где-то в самом углу его мозгов, трясясь от происходящего ужаса, сидит его маленькое, все в синяках и кровоподтеках, но все понимающее настоящее «я», и просто обмирает еще и от того, что никто его не видит и с ним не общается — все видят болезнь и иногда пытаются с ней сражаться. Вы, никчемушки, могли бы сказать ему, этому «я», что вы — видите его, знаете о его существовании, протянуть ему вашу бессильную ручонку. Больше от вас никакого проку в психиатрии я не вижу.

От моего рассказа мать рыдала. Леша обменивался со мной гвоздями и раскладывал их в ряд по размеру, я пыталась построить из гвоздей вигвам, он все время падал, в это время где-то наверху включилась дрель (в поликлинике шел ремонт), Леша мигом перевел взгляд на потолок, потом на меня, мне почудился вопрос, я стала объяснять, у него глаза мигом стали стеклянные, и новая мысль пришла мне в голову:

— Антибиотики! — воскликнула я.

— Что? — мать перестала рыдать и шмыгнула носом, втягивая сопли (одноразовых салфеток тогда тоже не было).

— После травмы у него было много всяких воспалений. Антибиотики кололи, капали, давали?

— Да литрами, — вздохнула мать.

— Слух! — сказала я. — Антибиотики влияют. Леша почти не слышит.

— Да нет же, он всегда… — начала возражать мать, а потом задумалась.

— Часть спектра выпала. Речь точно. Он если и слышит, то: бу-бу-бу. Развитие остановилось тогда — в пять лет. Гвоздь — граница, разделившая жизнь на две части. Пока он еще слышал, тогда, когда лежал и был совсем плох — он слышал не раз: ах, если бы не этот гвоздь, этот проклятый гвоздь, все из-за того гвоздя… Мозг поставил задачу: гвоздь — что это? Для меня — что? Очень важное, критически важное, из-за него все. И как-то уже потом он ее разрешил: гвоздь — вот это! И гвоздь стал символом — ничего не понимаю, ничего не могу сказать, сначала и почти ничего не могу сделать, но я — есть! Я — есть! Там, в темном чулане мозга, все время сидел маленький пятилетний Леша. Но не просто сидел, а с какого-то момента отчаянно и упорно пытался пробиться наверх, к людям… Гвоздь — поворотный момент, значит, он же и должен помочь вернуться. Мозг, способный к построению такой абстракции… он же у вас уже тогда умел читать и считать…

— А-а-а-а… — тихонько выла мать.

— А-а-а-а? — тихонько спросил Леша, вкладывая мне в ладонь очередной гвоздь.

— Если вдруг правда, то еще какое а-а-а-а, — с сомнением ответила я, меняя гвозди.

— Что сначала? — спросила мать, взяв себя в руки.

— Слуховой аппарат, наверное, — сказала я. — Он не должен очень-то испугаться, потому что первые пять лет все слышал и мозг должен помнить…

— Поняла, — сказала она и взяла сына за руку. — Пошли, Леша.

— Гвозди возьмите, — напомнила я.

***

Все последующие годы я не могла рассказывать эту удивительную историю из соображений медицинской этики, потому что уж очень она характерная и заменить в ней ничего нельзя.

Но какое-то время назад в универсаме «Призма» ко мне подошла пожилая женщина и спросила, помню ли я ее. Я, конечно, не помнила. Тогда она вдруг полезла в сумочку и вынула из нее большой гвоздь. Я вздрогнула и вытаращила глаза. Да неужели?!

— Леша! — громко позвала она.

К нам подошел взрослый мужчина с аккуратной бородкой и двумя тяжелыми сумками с продуктами.

— Леша, ты не поверишь, но это тот доктор, которая когда-то сказала мне про твои гвозди и что ты нас не слышишь. Вы знаете, вы ну совершенно не изменились!

Я засмеялась. Леша выглядел почти нормальным.

— Спасибо вам, — сказал он. — Мама, убери гвоздь, ты людей пугаешь.

— Он работает! — сказала женщина. — Представляете?! В интернете. Зарабатывает в два раза больше, чем моя пенсия.

— Мама! Ну кому это интересно? — Леша явно смутился.

— Мне интересно, — уверила я и отобрала у нее гвоздь. — Отдайте мне на память. Себе другой найдете. Я пишу истории, тоже в интернете. Могу ли я рассказать вашу историю? Другим людям. Вдруг однажды кому-то поможет не отчаяться, а найти.

— Конечно, рассказывайте! Вдруг поможет! — закивала мать.

Леша помедлил и тоже кивнул. Я сунула гвоздь в карман и вышла из магазина.

Катерина Мурашова
 
https://zen.yandex.ru/media/snob/ka...ogolizma-i-depressii-5b630fc375f4b900a936eee9

Лечение депрессии)

Катерина Мурашова: Необычный способ вытащить мужа из алкоголизма и депрессии

scale_1200


Случай давний, произошел где-то в начале нулевых годов. — Я боюсь! Женщина выглядела бодро, свежо, активно. Жертва насилия? Не похоже. Скорее всего, боится не за себя, за ребенка. Его жизнь, здоровье? Тяжелая болезнь? Нет, тоже не то, не так это выглядит. Подросток закуролесил? Вполне возможно. — А можно конкретней? Чего вы боитесь? — Мне даже рассказывать страшно! Сейчас я боюсь, что вы начнете на меня кричать и топать ногами. Она обаятельно улыбнулась, и я невольно улыбнулась ей в ответ: — На этот счет вы можете быть совершенно спокойны. Не говоря уже о моем профессионализме, я и по природе человек, совершенно не склонный к экзальтации. — А, тогда хорошо. Но что же она такое сделала-то? Или еще только собирается сделать?
— Я сама из Нижнего Тагила. Приехала сюда учиться, а вместо этого замуж вышла. За ленинградца, но по взаимной любви, это я сразу хочу уточнить. Ага, это понятно. Это чтобы я не подумала, что провинциальная расчетливая девочка, у которой что-то не заладилось с учебой, решила закрепиться в Ленинграде с помощью замужества. — Потом у меня дочка родилась, и я дома сидела, не работала. А муж, он вообще-то на инженера учился, но когда вся эта перестройка началась, он в бизнес пошел. Там всякое было, вы же понимаете. И вверх, и вниз, и даже прятались мы один раз у друзей на даче в Псковской области четыре месяца. От бандитов, вы понимаете. Он тогда хотел меня с дочкой на родину отправить, в Нижний Тагил, для безопасности, но я сказала: нет, где ты, там и я. Самоотверженная женщина. Или боялась, что, уехав, потом так из Нижнего Тагила обратно и не выберется? И не был ли бандитом и сам ее муж? — А потом одно дело у него как-то очень, знаете, склеилось. И дальше пошло — одно к одному, сделка за сделкой. И деньги появились, мы квартиру купили, машину, дачу. Я решила: надо еще одного ребенка, чего ж. — А чем вы занимались все это время? Домашним хозяйством? — Ну да. Мне это нравилось, покупать все, обставлять, ремонт даже — многие это не любят, а мне в удовольствие. Дочку в кружки водила, у нее к рисованию настоящий талант, правда, это все учителя говорят, не только я сама. Я тоже в детстве рисовала, даже в клуб у нас в Тагиле ходила, преподавательница всегда мои рисунки хвалила, но как-то у меня оно дальше не сложилось. Вот, в отделку наших квартир, наверное, тогда оно и пошло. Квартир? Что ж, уточнение про любовь вначале было очень кстати.

— Потом у нас Артур родился. Ну, тут, мне кажется, все и началось… — Что именно началось? — Я сначала-то не заметила, потому что с младенцем, да и дочка внимания требует, и хозяйство… А потом вижу: начал мой муж куда-то сползать… — Сползать? — Ну да, не могу точнее выразиться. Вот это именно ощущение: как с горки на салазках — сначала медленно, потом все быстрее, быстрее… — Алкоголь? На тот момент я уже из практики знала, что это весьма распространенная проблема для бывших бизнесменов-бандитов, вышедших из круга и лишившихся привычного годами адреналина. Некоторые «переломались», другие занялись экстремальным спортом, а многие просто спились. — И это тоже. Но это не в первую голову, однозначно, видала я с детства, как люди вчистую спиваются у нас в Тагиле, поверьте. Это не про нас. — А что про вас? Она не отделяла себя от мужа, я тоже решила пока не отделять.

Дальше женщина вполне профессионально, подробно, описала развитие депрессии у ее мужа Сергея (желающим имеет смысл прочитать его текст, но только до фразы «жена забрала детей и ушла», потому что дальше события в этой истории развивались совсем по-другому). — Но он, вы пытались что-то предпринимать? — Да, конечно. Сначала врач таблетки выписал. От них ему только хуже стало. Днем спал, ночью кружил по квартире. Как призрак, только очень шумный. А еще толстеть стал и запоры, по полтора часа туалет занимал. Потом ходил к психоаналитику. Бросил через полгода, говорит, бред какой-то, да еще с таким серьезным лицом, да еще за такие деньги, не могу, тошнит. Потом еще были такие, забыла, как называются, ему жена друга посоветовала — они вроде как сценки разыгрывали, как в театральном кружке… — Психодрама? — Во-во, наверное, это самое. Тоже никакого прока, бросил. Только от коньяка, говорит, сначала лучше становится. Врет, наверное, но как проверишь? — Сколько все это продолжается? — Артурчику в марте пять лет будет.

— Вы по-прежнему ведете хозяйство? (Он не работает уже года три как минимум, но у них могли с тучных времен остаться накопления, подумала я.) — Да нет, что вы, я, как он дома осел, сразу на работу вышла — жить-то надо. Работаю я. — Кем же? Где? — Старший администратор в магазине «Строительные товары». Пришла в самый низ, конечно, но теперь уже выслужилась. Хорошая работа, живая, кроме того, я ж вам говорила, я все это люблю: обои, краски, отделочные материалы, понимаю в этом, чую, что куда, мне сразу нравилось и людям советовать, обсуждать с ними, а теперь я еще и вроде как подрядчиком подрабатываю, клиентура у меня уже есть, рабочих две бригады, заказчики передают мои контакты один другому… — Замечательно! — искренне сказала я. — Но в начале нашей встречи вы говорили о том, что боитесь… — Он не моется, не бреется, когда пьяный, орет, угрожает, когда трезвый, лежит одетый, в стенку уставясь. Мне все говорят: что ты мучаешься, бери детей, уходи от него. Где жить у меня есть, зарабатываю я нормально, детям такой отец к чему? Какой пример? Я тут у гадалки-экстрасенса была, она по картам прикинула и тоже сказала: уходи, с червовым королем нет тебе больше дороги. — Но?.. — Но он же мой муж! Мы с ним вместе всякое прошли.


— И что же вы решили? — Я… я… — впервые с начала нашей встречи я видела ее по-настоящему напряженной. — Я решила, как гадалка сказала, сделать — уйти. Исчезнуть. — Как это — исчезнуть?! — встревожилась я. — А вот просто — исчезнуть и все. Была и нету. И чтоб никто найти меня не мог. — А дети?! — А дети с папой останутся. — С тем папой, который пьяным угрожает, а трезвым — носом к стенке?! — Черт побери, она была права: мне хотелось заорать на нее и, может быть, даже ногой топнуть. Что она себе вообразила?! — Сыну пять, а дочке сколько? — Будет тринадцать. Она очень разумная девочка, любит папу (она-то, в отличие от Артура, его нормальным помнит) и очень меня поддерживает. — В чем поддерживает?! — Я ведь все продумала. У Риты, конечно, мой телефон будет. Если что, она сразу позвонит. Я уже сняла квартиру на окраине. И на работе договорилась, что уеду по семейным обстоятельствам. А с клиентами сама свяжусь, он о них вообще ничего не знает.

— Он просто вызовет такси и отвезет детей бабушке. — Куда? В Нижний Тагил? У моей мамы инвалидность, она живет в крошечной однушке. Исключено. — А родители Сергея? — У его отца другая семья, дети. А его мама работает в технической библиотеке, заместитель директора. Она может два раза в неделю отвести Риту в кружок. Это максимум. От Артура у нее давление повышается. А вообще она во всем на моей стороне, в болезнь сына не верит и считает (и говорит), что он просто слабак. — ОК. Он немного приподнимется с дивана и найдет себе еще одну женщину из провинции, которая пожалеет его и сироток, которых бросила мать-ехидна. Квартира-то у вас большая? — Да! Вот как вы сразу точно словили! Этого я боюсь! Но… детей я тогда, конечно, сразу заберу, а он хоть не один останется. Пусть не я, но кто-то за ним присмотрит. М-да… Довольно редкий сегодня случай, когда ради шанса (очень сомнительного!) для мужа женщина готова поставить под угрозу благополучие и даже безопасность детей. Или она действительно на пределе и просто хочет сбежать? — Ну, в общем, я выговорилась, — бодро сообщила мне между тем моя посетительница. — И знаете, ведь и вправду, как обещали (кто ей обещал?!), легче стало! Теперь я пошла, спасибо что выслушали. — Но подождите… — Нет-нет, вам меня все равно не отговорить. Вы только расстраиваться станете. Она еще и обо мне беспокоится! — Дайте мне ваш телефон. — Сотовый, дома-то меня не будет. Ага, сейчас.

Разговор по сотовой связи с домашнего телефона тогда стоил очень (в сравнении с моими доходами) дорого, но я не удержалась: конечно, волновалась за детей, но и любопытство! Сначала настороженное: ничего вроде. Потом с надеждой: налаживается, тьфу-тьфу-тьфу! И наконец (спустя где-то полгода) ликующее: спасибо, спасибо, у нас все хорошо! Ну и слава богу, от сердца отлегло. *** Но и это еще не все. Еще месяца через два пришел здоровый мужик. Такое впечатление, что малиновый пиджак и золотую цепь только что снял и оставил в коридоре. Но речь культурная (мама — библиотекарша!). — Простите, что беспокою. У вас ведь с полгода назад была моя жена вот с такой-то проблемой (кратко описывает все то, что читатель уже знает)? — Гмм, была, да, — тревога внутри меня росла экспоненциально. — Что-то случилось? С ней? С детьми?

— Ничего, ничего, у нас все хорошо, спасибо. Я просто удостовериться. Она мне вот… (показывает какую-то тетрадку школьного вида) это типа ее дневник. Она тут типа писала все. Ну, что она это все задумала, чтобы меня вытащить, и ушла, потому что меня любит, и за детей боялась, но… И вот там про вас есть… — С номером поликлиники и фамилией? — с любопытством уточнила я. — Ага, и даже номер кабинета есть, — простодушно кивнул Сергей. — Вот я и пришел. — Ну раз уж пришли, расскажите как оно было, — сказала я. — Нетривиальный все-таки способ лечения депрессий с алкогольным синдромом. — Ага, — он опять кивнул. — И не говорите! Она оставила ему записку. «Прости, больше не могу, вернусь, когда ты все наладишь». Он сначала не поверил, подумал: бабы дуры, это такой глупый розыгрыш. Вечером дочка спросила у него: папа, Артур есть хочет. Что мне ему дать? Он рявкнул на нее: где ваша чертова мать? Это ее дело! Девочка заплакала и ушла. Ему стало стыдно. Он пошел к холодильнику, там были какие-то продукты, немного. Накормил сына, к дочери не пошел — не умел мириться, утешил себя: на ночь дура вернется.

Она, конечно, не вернулась. Утром разбудил сын: папа, а где мама? А мы в садик пойдем? Он запаниковал. Вскочил, заметался. Дочь уже ушла в школу. Наскоро умылся, пригладил волосы, надел что-то из шкафа и тут сообразил, что не знает, где находится садик сына и как туда идти. Хорошо, мальчик сам знал дорогу. Воспитательница взглянула подозрительно, но ничего не сказала. Вернулся домой, позвонил в Нижний Тагил. Теща ничего не знала (или притворялась), он ее обматерил, отвел душу. Позвонил своей матери, она холодно сказала: ты сам во всем виноват, я тебя предупреждала неоднократно, что нельзя так распускаться, она еще долго терпела, вот теперь ищи ее и расхлебывай все сам. Посидел, понял, что не знает ее новых друзей, знакомых, ни одного контакта. Позвонил кому-то из старых подруг, из семейной телефонной книги, та, конечно, ничего не знала, закудахтала как курица, он бросил трубку. Вечером заискивающе обратился к дочери: а где мама работает? Дочка ледяным тоном, с бабушкиными интонациями, назвала адрес магазина. Сходил туда. Там посмотрели подозрительно: а вы, собственно, ей кто? Я — муж. Облили презрением, но все же сказали: уволилась по семейным обстоятельствам. Пришел домой, напился. Утром опять будит сын. Стыдно так, что хочется вот просто сразу удавиться. — Ты ел чего-нибудь? — Меня в садике покормят. Но что мне надеть?

Где хранится детская одежда? Где вообще что?! Когда дочь пришла из школы, он спросил: что я вчера? — Ничего, просто выпил свою бутылку и спать лег. — Как же мы теперь будем? (Я, мужик, спрашиваю у двенадцатилетней девочки — позорище-то какое! — чуть не зарыдал от горечи и отвращения.) — Да ничего, папа, сейчас все обсудим и выкрутимся как-нибудь (опять чуть не зарыдал — теперь уже от любви и благодарности). Наладилось довольно быстро, как ни странно. Артур еще спрашивал о матери, но Рита говорила: она уехала по делам, потом приедет, — и он сразу успокаивался. Новый, изменившийся папа (надо же, не лежит, не обращая ни на что внимания, а разговаривает с ним, играет, водит в садик, моет в ванной) занимал почти все свободное от садика время мальчика. Рита помогала вести хозяйство, он поражался: помнил смешливую девочку с косичками, когда же она так выросла?! Месяца через полтора позвонил старым друзьям, коллегам, честно признался: был на дне, всплываю, нужна работа. С десяток встреч было впустую (он уже готов был опять сорваться, но дети, особенно Артур, держали на плаву), потом вдруг вылез старый контакт и образовалась зацепка в строительном бизнесе. Он знал, что в его нынешней позиции не приходится выбирать, и согласился на все условия. Сейчас его ситуация уже значительно лучше и стабильней. Жену все это время вспоминал то с тоской, то с нежностью, то с ненавистью. Искал — безуспешно. Тысячу раз придумывал и все-таки не знал, что ей скажет, если увидит. Однажды она просто появилась на пороге, подошла и молча обняла мужа. Потом разделась, вымыла руки и достала из сумки вот этот дневник… Теперь он гадает: что ж это было? Разумеется, я подтвердила для него все сказанное в дневнике жены и озвучила самый благородный и самоотверженный вариант ее мотивов. Но сама так и осталась в недоумении. Любовь, которая на своем пути сносит все преграды и успешно преодолевает все опасности? Или невероятно точный, холодный расчет? И имеет ли это значение, если все кончилось благополучно? Я не знаю.
 
Катерина Мурашова

Страшная сказка

Как воспоминания о собственном детстве могут предотвратить реальную семейную трагедию


d812f58da64cd4814d29d80079768b0103ca4b48042c18f835591052523ff20f.jpg

Иллюстрация: Рита Морозова

— Я понимаю, что это безумие, но иногда мне кажется, что он хочет их убить.

— Кого?

— Наших сыновей.

Десять минут уточняющих расспросов — когда вам это кажется? почему? как часто? приведите примеры ситуаций — не дали ровным счетом ничего. Женщина мямлила, извинялась, несла несвязную чепуху, почти истерила, но все это никак не проясняло ситуацию. Отмахнуться от нее я тоже не могла. Если матери хотя бы один раз (а тем более если неоднократно) показалось, что ее муж хочет убить их общих детей, — это серьезно, и детям действительно что-то угрожает. Реальная опасность со стороны отца или диагноз матери — вот это и надо выяснить.

Информация о семье, которую мне все-таки удалось получить из беседы с женщиной, назвавшейся Евгенией, вроде бы никаких опасений не внушала. Вышла замуж по любви за сокурсника Дмитрия. Она петербурженка, он приезжий. Жить с ее родителями не хотела сама (он был согласен), поэтому сначала маялись с жильем, жили в дачном доме дальних родственников, потом снимали. Родился старший сын, взяли ипотеку, оба работали, ребенок у бабушки-дедушки, в садике. Потом карьера Дмитрия пошла в гору, родился второй ребенок, Евгения села дома с детьми.

Все хрестоматийно и в общем-то благополучно. Полная хорошая семья. Мужчина, несмотря на работу, общается с сыновьями, иногда намекает, что можно было бы попробовать еще и девочку родить, но если родится третий пацан, то тоже ничего страшного.

На работе Дмитрия ценят. Он не боится рисковать, умеет принимать жесткие и резкие решения, но они обычно взвешенные и правильные, ведут к расширению производства и увеличению прибылей. В семье мужчина в общем-то такой же, как и на работе — иногда жестковат, но всегда справедлив, пустых угроз или наказаний Евгения припомнить не смогла. Требует от других пожалуй что даже меньше, чем от себя самого. Эта его требовательность к себе очевидна, поэтому мальчики отца побаиваются и уважают — мечта многих современных родителей, которых подрастающие дети часто и в грош не ставят.

«То есть такой “настоящий мужик” в лучшем смысле этого определения, — решила я. — Может быть, Евгения как раз этой его откровенной маскулинности чем дальше, тем больше и боится, ей хочется чего-нибудь помягче и подоступнее? Он на работе, развивается как личность и профессионал, она дома, дети подрастают, общих тем все меньше, непонимание и несовпадение, и одновременно растущая материальная зависимость от мужа переплавляются в страх. Но почему тогда она боится не того, что он уйдет, бросит, женится на молодой? Почему такой вычурный страх: убьет детей?»

Единственная конкретная сцена, которую мне удалось вытащить из Евгении, никакой особой настороженности тоже не вызывала: отец заставил старшего мальчика спуститься с горы на лыжах. Мальчик боялся и даже плакал, но отец сказал: ты спустишься отсюда только так и не иначе. В конце концов ребенок благополучно съехал, уже к вечеру он гордился и всем рассказывал о своем достижении.

Евгения сказала: я стояла рядом и умирала от страха вместе с сыном. И не только потому, что спуск был реально опасен для мальчика с его навыками. Куда больше пугало другое. Было похоже, что отцу все равно — спустится сын благополучно или переломает себе все кости.

Младший сын в той ситуации смеялся. Он вообще больше похож на отца. Они вместе ходят по горным рекам на каяках, прыгали вниз головой с моста на какой-то резинке. Сейчас младший мечтает подрасти и прыгнуть с парашютом. Отец его поощряет, но тоже как-то достаточно равнодушно, похоже на его поведение на горном склоне — что-то будет и ладно. Никогда не противопоставлял храброго младшего сына и трусоватого старшего.

Евгения и старший сын предпочитают музеи и курорты, им хорошо вместе, несмотря на то что старший уже подросток. Младший сын тянется к отцу. Старший отца, скорее, сторонится.

— Вы пытались говорить с мужем о своих страхах?

— Да, много раз. Он говорит: ерунда это. Или: может, тебе на работу выйти? Улыбается и цитирует: «Если в старой табакерке не содержат табака, заведется в табакерке черт-те что наверняка».

Я, конечно, обижаюсь. Однажды вдруг в ответ предложил съездить к нему на родину — в какой-то крошечный железнодорожный поселок в Сибири, почти трое суток по железной дороге. Я отказалась, конечно. Да он и сам оттуда в 15 лет уехал.

— Вы знакомы с семьей мужа?

— Да, конечно. Его мать рано умерла, он вырос в семье тетки, но они его растили как родного. Дядя уже умер, а с теткой и двоюродной сестрой у Дмитрия прекрасные отношения. Они обе сейчас в Омске живут. Он им регулярно деньги переводит и ездит к ним, и они к нам. Мальчики его тетю бабушкой зовут и с маленькой кузиной, когда она с ней приезжала, играли, наперебой старались ей угодить.

Удивительно, но к концу этой встречи я полностью отмела гипотезу о том, что Евгения сошла с ума от безделья и зависимого положения. Решила для себя окончательно: дело в чем-то другом.

— Я хочу поговорить с Дмитрием. Если сейчас заюлит: да нет, что вы, он же может подумать, что я… — значит, боится все-таки за себя, а не за детей, дети лишь предлог.

— Да, разумеется, я понимаю.

Нет, действительно боится за детей. Значит, надо искать.

***
Сибирский Дмитрий, как ни странно, оказался слегка похож на испанского гранда. Высокие скулы, отточенные, сознательно чуть замедленные движения, темные глаза вприщур, на боку просится шпага. Эффектный мужчина. Но не говорун, увы. Не то чтобы он что-то хотел от меня скрыть или мне соврать. Он просто совсем не умел разговаривать об отвлеченном от жизненной конкретики.

Побившись об эту стену некоторое время и отчего-то окончательно уверившись, что корни всего надо искать в сибирском детстве нашего героя, я вспомнила о методике, которую на тот момент уже много лет не применяла. Когда-то, будучи еще молодым психологом, я сочиняла с приходящими ко мне детьми сказки. Сказки всегда получались просто потрясающие и иногда (увы, далеко не всегда) что-то существенно меняли в семейной и личной ситуации ребенка. Я, тогда еще более профессионально общительная, с восторгом пересказывала эти сказки коллегам и родителям. Родители недоверчиво удивлялись (да он никогда даже близко ничего такого…), а коллеги откровенно кривились: вы, художественно одаренный человек, сами все за них сочиняете, а они просто идут за вами, и это, коллега, не терапия, а просто черт знает что. Я-то сама доподлинно знала, кто сочиняет эти прекрасные сказки, но постепенно однозначность «взрослых» отзывов подействовала и я перестала применять эту методику. Однако когда-то придуманные и наработанные навыки остались. Дмитрий, конечно, далеко не ребенок, но почему-то методика вспомнилась именно сейчас, и я решила довериться интуиции.

— Мы будем сочинять сказку о вашем детстве, — сказала я.

— Сочинять? — удивился мужчина. — Сказку?

— Да, именно сочинять.

— Ну что же, если это поможет, давайте, — он невозмутимо пожал плечами, пряча мальчишескую заинтересованность.

Чем бы он в жизни ни занимался, было очевидно: сочинять сказки ему не доводилось никогда. Вот что у нас тогда получилось. Привожу в существенно сокращенном варианте.

***

— Я родился и рос на железнодорожном разъезде. Вы представляете себе, как это выглядит? Частные дома с необильными сибирскими огородами. Несколько длинных темных бараков. Два самых старых построены в 30-е годы, остальные в 50-е. Один каменный двухэтажный дом, в котором все стены изнутри и снаружи поросли плесенью — бороться с ней бесполезно, она возвращается. Детский сад и начальная школа — в старинном доме обходчика, постройке, наверное, конца XIX — начала ХХ века, каменный фундамент, огромные бревна сруба, в нем тепло и сухо, все лучшее — детям. Детей в саду и в школе вместе — 15 человек. Все они ходят смотреть на поезда — других развлечений в поселке нет. В поездах окошки, в окошках люди и сценки — вспыхнули и пролетели. Иногда кажется, что там красивое кино. А иногда кажется наоборот: именно там — настоящая жизнь. А тут тогда — что? Вокруг — тайга и болота. Местность плоская, но горизонт не распахивается нигде и никогда: кругом лес. Есть речка, к середине лета она почти пересыхает, превращаясь в цепочку гнилых прудов, над которыми охотятся огромные радужные стрекозы, весной заливает огромную площадь, и там роятся гнус и комары. В стране перестройка, с дополнительной неуверенностью всех и во всем, с распадом всех связей. Три с половиной местных интеллектуала любят цитировать подрастающему поколению повесть Аркадия Гайдара «Дальние страны» с непременным добавлением: к ним «дальние страны» вместе с советской властью сами пришли, а вот к вам, ребятки, — выкуси. Все, естественно, пьют. Но этого мало.

На разъезде огромное количество самоубийств. Люди бросаются под проходящие поезда. Это что-то вроде традиции, идет чуть ли не с 30-х годов, иногда самоубийцы даже с других поселков приезжают. Машинисты разъезд ненавидят, у них сердцебиение учащается на подъезде. Поезд мгновенно остановить невозможно, это все знают. Отец Дмитрия бросил все и уехал. Никому ничего не сказал, поехал как бы в райцентр за лекарством и не вернулся. Мать еще год прожила, а потом легла под товарный поезд, оставила записку своей младшей сестре. Та принесла трехлетнего Диму к себе домой на руках, посадила на лавку, дала пряник и сказала: теперь тут твой дом.

— Ага, — сказал Дима.

Вкус того пряника он помнит до сих пор и мысль: что ж, жизнь, кажется, налаживается. Дома ему пряников не давали. Все дети в поселке знали: главный интерес и главная опасность — поезда. Местная страшилка: ты можешь и не хотеть, и не собираться, но всё равно — пойдешь и бросишься. Такой жестокий гений места.

Старшие дети придумали и передавали по традиции (с каких времен? Дмитрий не знает, но полагает, что на момент его детства традиции было никак не меньше 30 лет) способ спастись, умилостивить гения, по сути — первобытная инициация. Нужно соблюсти некоторые правила — не пить и не курить три дня, в последний день ничего не есть и не пить, взять с собой медный пятак и так далее, — а потом пойти и лечь на рельсы так, чтобы поезд прошел над тобой. Чем длиннее поезд и чем чаще ты это делаешь, тем вернее прививка — вырастешь настоящим человеком и все тебе вообще нипочем. Старшие заботились о трусливых младших — готовили, наставляли и в конечном итоге заставляли. Отказывающихся высмеивали и даже подвергали остракизму. Когда весь наличный детский коллектив — десять человек, весь поселок можно пройти вдоль за десять минут, а поперек за пять, сами понимаете, выбора не остается.

Дима первый раз лег под поезд, когда ему было восемь лет. Это считалось рано. Обычный возраст для разъезда — десять-одиннадцать. Взрослые относились к подростковым «шалостям» с молчаливым суеверным равнодушием. Все они тоже когда-то лежали под поездами и теперь, наверное, втайне надеялись: а вдруг им поможет? Я же жив, значит, мне помогло. (Боже мой, как я сочувствовала машинистам! Дмитрий потом узнал, что, подъезжая к проклятому разъезду, они молились какому-то своему железнодорожному богу: «Только бы вдоль, а не поперек!» Но в последний момент обнаружить у себя под составом восьмилетнего ребенка — пусть даже вдоль — тоже то еще удовольствие.) Из-за раннего начала Дима пользовался в поселке уважением и успел «подготовить к инициации» с десяток сверстников. В 15 лет он поступил в техникум и навсегда уехал с разъезда. Спустя пять лет уехала и оттуда и семья его тетки.

— Вы звали жену на разъезд — собирались там рассказать ей?

— Не знаю. Может, я думал, она сама что-то поймет.

— Что она должна понять? Сейчас вы можете сформулировать?

— Нет.

— Чего она боится, вы сейчас, после нашего разговора, поняли?

Дмитрий долго молчит. Очень долго. Хорошо, что я легко держу паузу.

— Она боится, что я… положу их под поезд. Для меня это охрана, защита, стать взрослым, сильным, настоящим. Для нее — смертельная опасность, убить… — И вдруг, с искренним удивлением: — Но, послушайте, ведь и то, и другое — правда! Как это может быть?

— Инициация в историческом аспекте — очень неоднозначный обряд, — говорю я. — А вы там, на этом вашем разъезде, психологически были почти первобытными людьми.

— Это точно! — Дмитрий открыто смеется. — Вот странно, разобрался — и как-то полегче стало. А жена, как вы думаете, такое заковыристое поймет?

— Возможно, ведь когда-то она по своей воле выбрала в спутники жизни именно вас, а вы тогда были значительно ближе к своему первобытному отрочеству. Но вам придется ей все рассказать.

— Да, конечно. Я сам заинтересован. А то она меня все время в чем-то таком обвиняла, а я думал: бред какой-то, наверное, просто с жиру бесится.

И уже на пороге:

— То есть вы думаете, можно под поезд и не класть?

— Другие времена, другая жизнь, другая семья. Абсолютно другой гений места с другими требованиями. Поверьте мне, я ленинградка в седьмом поколении и знаю его доподлинно. Если бы ваши сыновья жили на том перестроечном разъезде…

— Да, я понял. Спасибо. До свидания.
 
Больной на всю голову папаша в "игрушки" играет
 
Больной на всю голову папаша в "игрушки" играет
Сложно сказать. Сколько себя помню, любила колюще-режущие игрушки. В детстве играла в ножички, потом стреляла из арбалета, метала ножи. Лет в десять отец начал меня учить стрелять из ружья. В пятнадцать (как раз горбачевская перестройка разворачивалась) я знала где находится ключ от сейфа с оружием. Тогда же отец мне провел психологическую подготовку по стрельбе в людей. Ее смысл был в том, что нельзя хвататься за оружие (любое), если не собираешься его использовать. Если схватилась - используй. Если целиться в конкретного человека - этот человек теряет статус человека и становится мишенью. Ничего личного - ты или тебя. Сопли потом будешь на кулак мотать, когда выживешь. Не "если", а "когда!"...

Да, ситуация с "положить под поезд" и мне кажется дикой именно в физическом понимании "положить под поезд", а не в её смысловом значении. Образно говоря, "Инициация выживанием" - это очень, очень сильная магия и каждый активный кшатрий (и брахман тоже, имхо) должен ею пройти. Не в десять лет, не без подготовки, но пройти, имхо, должен. Победить страх, обуздать инстинкт самосохранения, познакомиться со Смертью, и выжить. Даже если никак не подталкивать кшатриев к "инициации", они пройдут ею сами, так или иначе. Из браварды, или по глупости, но пройдут. И здесь помогает мудрость предков: "если сыну (ребенку) не избежать боя, то подготовь его так, чтобы от него сама смерть шарахалась."
 
Я с братом играла в самодельные пистолетики с "пульками" (из жеской проволоки). Резинка соскочила и пулька в аккурат влетела в мой глаз. В общем, на юг я поехала с огромным фингалом))
С собой можно творить все, что захочется, но распоряжаться чужой жизнью мы не имеем право
 
С собой можно творить все, что захочется, но распоряжаться чужой жизнью мы не имеем право
Да ладно! Или тебе нравятся двойные стандарты?

Вся история человечества о том, что чужой жизнью распоряжаться можно. Даже современная история об этом же :) Если бы мне хотелось лезть в ту грязь, можно было бы вспомнить, что кое-кто решил распорядиться чужой жизнью и послал боевиков в чужую страну, чтобы они распорядились чужими жизнями. ;)

Не распоряжаются только жизнями тех, кто способен сохранить свою свободу. Т.е. жизнями сильных и готовых дать отпор. Хочешь мира - будь готов к войне.
 
Да ладно! Или тебе нравятся двойные стандарты?
С чего это? Даже на проведение порчи мы спрашиваем разрешение.
Скажу больше, даже за помощь несанкционированную может влететь.
 
С чего это? Даже на проведение порчи мы спрашиваем разрешение.
Скажу больше, даже за помощь несанкционированную может влететь.
Мне ещё никогда не прилетало. Но я никогда не работала на заказ, только свою свободную волю реализовала :)
Может "прилетает" только когда делается за деньги, а не от широты души? :)
 
Мне ещё никогда не прилетало. Но я никогда не работала на заказ, только свою свободную волю реализовала :)
Может "прилетает" только когда делается за деньги, а не от широты души?
Благо, у меня есть возможность не брать клиентов))
Так что все, что творю или вытворяю - делаю от души)
 
Дамы, а давайте с другой стороны?..

На лицо вопиющий непрофессионализм психолога!
Психологи вообще-то существуют чтобы помогать своим клиентам проблемы решать... а не обострять до крайности.
Потому как эту обостренную проблему придется решать именно отцу семейства... тем или иным способом.

Например эту психологию далеко-далеко...
В идеале, при жене со скандалом и матом. Чтоб у жены от психолога остался только яркий негативный образ.
Ведь если она, профессионал, не понимает что решается здесь всё именно на эмоциональном уровне, то большего она просто не заслуживает!
 
Назад
Сверху